– Мы должны были тебя защитить, – сказал ее отец, скаля оставшиеся зубы и подкатывая к ней кресло. – Я заключил соглашение с единственными, кто мог это сделать.
Савин переводила ошеломленный взгляд с одного на другую.
– Вы использовали меня как
– Мы и себя использовали как приманку, – напомнила мать.
– Это было необходимо, Савин, – добавил отец.
– Бог улыбается результатам, как сказал бы мой наставник по писаниям.
Зури закрыла за собой дверь. Платье висело на ней обугленными лохмотьями, из-под которых виднелись покрытые красными пятнами повязки. Прежде Савин никогда не видела, чтобы она хотя бы расстегнула верхнюю пуговицу, и всегда считала это проявлением подобающей ее положению скромности. Однако сжигатели, сами того не зная, случайно наткнулись на верный ответ.
Это был один из тех моментов – как во время Вальбекского восстания, как во время битвы при Стоффенбеке, – когда Савин помимо воли была вынуждена признать, что мир не совсем таков, как она считала все это время. Когда то, что казалось ей надежным основанием, оказалось зыбучими песками, все, в чем она была уверена, – не более чем догадками. Ей очень хотелось вернуть все как было. Выбежать в коридор и продолжать бежать дальше не оглядываясь. Но она не позволила себе поддаться слабости.
– Кто был твоим наставником по писаниям? – севшим голосом спросила она.
– Пророк Кхалюль, – ответила Зури, делая шаг в комнату. – Как ты, без сомнения, уже догадалась.
Ее волосы с одной стороны распустились и черной завесой свисали вдоль окровавленного лица, окровавленного подбородка, окровавленного горла.
– Мне жаль, что не удалось сказать тебе это раньше.
– Тебя хотя бы действительно так зовут? Зури?
– У меня были и другие имена, но сейчас я Зури. И останусь Зури до тех пор, пока буду тебе нужна.
– Ты была моим другом, – прошептала Савин. Кажется, она собиралась заплакать. – Моим единственным другом…
Едва заметная морщинка пересекла гладкий лоб Зури, когда она подошла ближе.
– Я по-прежнему твой друг. А ты мой.
– Но ты…