– А вот и хрен вам! Мы ещё живы! – заорал я. Кому? Самому себе.

– И «Пух» исправен, – прогудел рядом Громозека.

Мы встретились с ним глазами. Он подхватил наводчика, мы побежали к машине. Громозека дёрнул сиденье мехвода, разом отогнув все трубки, из которых оно и было сварено, вытащил тело. Мехвода и наводчика положили в командное отделение, Громозека сел в окровавленное отделение управления, я за орудие, сзади щёлкнул затвор, заряжающий ткнул меня в плечо:

– Готово!

– Назад! – приказал я Громозеке.

Он опять завел двигатель, дал задний ход. Я вставил разъём шлемофона в гнездо. Сразу же услышал, что меня вызывает множество голосов.

– Тут Медведь. Я в теме. Назовись.

Отозвались три «Единорога», Кадет и Феникс-7. «Феникс» доложил, что куцые Т-70 вышли на него и рвутся в бой. Да куда им против немцев? Их даже Pz-II расхреначит, не говоря уже о более тяжёлых машинах. Хотя… Тут сейчас такая свалка!

– Феникс, даю добро «куцым». Пусть на всех парах летят и бьют в упор и только в борт или под хвост. Как понял меня?

– Принял, Медведь!

А «Единорогам» приказал отходить на фланги, ведя огонь, оттягивать бронетехнику на себя, чтобы подставляла борта или нам, или «куцым».

Громозека пятился, заряжающий был его «глазами на затылке», я ловил в прицел мельтешение серых силуэтов, ведя быстрый, но не слишком эффективный, неприцельный огонь. Брошенная мною на чашу весов гиря дюжины Т-70 окончательно перетянула весы победы на нашу сторону. Противник в спешке отступил, бросив повреждённую технику и раненых. Т-70, а за ними и «Кирасиры» увязались в преследование и гнали их огнём и колёсами по полю, пока не был подбит ещё один Т-70. Он загорелся. Выскочить успел только мехвод. Я приказал прекратить погоню и вернуться в посёлок. Объявил по рации сбор комсостава, а сам побежал на огневую ПТО.

Обе пушки были раздавлены. На одной из них застыл Pz-III, перед огневой горел ещё один. Тела батарейцев лежали там же, где им предписывало боевое расписание. Никто не побежал, никто не спасся. Я подбежал к орудию, перевернул тело лейтенанта, которому танк переехал ноги. Он был жив ещё. Искусанные в кровь губы расплылись в растерянной улыбке:

– Командир, я танк подбил! – прохрипел он и испустил дух. Это его первый бой. И последний.

Я не смог сдержать себя в руках. И плохо запомнил, что было следующие несколько минут. А ребята, когда я их спрашивал, отводили глаза. Очнулся я связанным в «Единороге». А садист Громозека лил мне на голову ледяную воду из брезентового ведра.

– Оклемался?

Я его искренне послал.

– А, – многозначно протянул он, – лаешься. Там командиры собрались. Что им говорить?