Русалка отпустила ее и ушла под воду.

— Не знаю, — ответила Мари-Жозеф. — Она мне не сказала.

А русалка спаслась бегством. Маленький земной человек в затейливой второй коже не был к ней жесток, в отличие от другого, облаченного в черное. Маленький человек вызывал у нее скорее не страх, а любопытство, и все-таки она его опасалась. Если бы он был возлюбленным земной женщины, она доверяла бы ему больше. Но земная женщина пока не избрала его своим сердечным другом.

Оставшись одна на дне бассейна, она заплакала. Она надеялась, что сумела помочь земной женщине. Достаточно ли она целовала ее больную руку? Она надеялась, что да. Она боялась поведать своей союзнице, что она делала с ее рукой, боялась посвятить ее в тайну своих целительных способностей, ведь если земные люди узнают о ее скрытом даре, то вырежут ей язык и унесут с собой. Один из них станет носить его на шее, на сплетенной из водорослей цепочке, как моряки. Их глупость внушала ей ужас.

«Я все время испытываю страх, — думала она. — С тех пор, как попалась в сеть, с тех пор, как оказалась в трюме галеона, хотя прежде никогда ничего не боялась!»

Страх вызывал у нее злобу. Если земная женщина умрет от ран, русалка останется одна, утратив единственную союзницу, которая помогла бы ей бежать. А она во что бы то ни стало должна бежать.

Люсьен стоял и смотрел, как рана Мари-Жозеф сочится кровью.

— Остановите ее, — сказала Мари-Жозеф, и в голосе ее послышались нотки паники.

— Сейчас, одну секунду. Кровь…

Он замялся, не желая пугать ее объяснениями, что выпускает яд.

— Сейчас, еще чуть-чуть.

Он снял перчатки и порылся в переметной суме в поисках корпии, холста, винного спирта.

— Будет больно.

Он плеснул на рану винного спирта. Спирт размыл запекшуюся кровь и стал стекать по руке Мари-Жозеф розоватыми струйками. Мари-Жозеф выдержала эту процедуру, не вскрикнув и не вздрогнув. Люсьен зажал открытый надрез клочком корпии, а потом принес маленький серебряный ларец с остатками мази месье де Баатца. Большую ее часть он извел на раны Шартра и свои собственные, а поскольку давно не бывал дома в Бретани, то не мог пополнить запас.

«Если бы только отец дал мне рецепт, — подумал Люсьен. — Если бы он завещал тайну мне или хотя бы Ги, а не унес с собой в могилу».