— Это все, — прошептала Мари-Жозеф.

— Языческий обряд, — проронил его святейшество. — Вы услышали о таких нечестивых церемониях от дикарей, мадемуазель де ла Круа?

Его величество поднялся с кресла:

— Неужели морская тварь не хочет оставить себе блестящий камешек на память о водяном?

Лоррен засмеялся шутке его величества, наслаждаясь тревогой Мари-Жозеф. Месье чуть слышно усмехнулся, но вся эта история явно не столько развеселила, сколько опечалила его.

Русалка пропела томительно прекрасную мелодию, живое воплощение любви и горя.

— Я хотела захоронить блестящий камешек вместе с ним, — пропела Мари-Жозеф, воссоздавая русалочьи образы, — опустить камешек в бездну вместе с телом моего возлюбленного в знак того, что и я когда-нибудь умру и в смерти воссоединюсь с ним.

— Так, значит, — осторожно спросил его величество, — она не притязает на бессмертие?

— Нет, ваше величество.

— Мы все обретаем бессмертие в любви Господней, — подчеркнул его святейшество. — А верит ли морская тварь в воскресение мертвых? В жизнь вечную в Господе?

— Жизнь вечна сама по себе, — пропела Мари-Жозеф, вторя его святейшеству. — Люди живут, люди зачинают и рождают новую жизнь, люди умирают. Люди никогда не возвращаются.

На лице его святейшества изобразилось крайнее отвращение.

— Это уже не смешно, мадемуазель де ла Круа! Вы переходите всякие границы! Даже язычники более благочестивы! Вы осмеливаетесь излагать еретические идеи!

— Я не выдумала ее историю, ваше святейшество, — стала оправдываться Мари-Жозеф. — Пожалуйста, пожалуйста, поверьте! Именно так все рассказала мне морская женщина, а она не знает, что такое ересь…

— А вот вам следовало бы знать, — отрезал Иннокентий.

— Но она могла бы воспринять Господа! — воскликнула Мари-Жозеф. — Могла бы принять Его в себя, если бы ваше святейшество ее научили! Вы могли бы принести учение Христа морским людям…

— Да как вы смеете?! — прервал ее Иннокентий. — Вы предлагаете мне обратить в христианство бессмысленных тварей?

— Она думает, что Иисус предназначал Нагорную проповедь хлебам и рыбам, — вставил Лоррен.

Никто не рассмеялся, услышав эту язвительную шутку; граф Люсьен поглядел на Лоррена с откровенной враждебностью.