— Попугай! Попка-Шерзад!

— Легенда требует… — начал его величество.

Смех тотчас умолк.

— …чтобы я даровал ей еще один день жизни.

Пораженная, охваченная невыразимой благодарностью, Мари-Жозеф бросилась к ногам короля и поцеловала холодные безучастные бриллианты, оторачивающие полы его платья. Его величество мимолетно погладил ее по голове.

Затем он удалился из шатра твердой походкой, словно его никогда не мучила подагра. Иннокентий и его свита сопровождали короля. За ним потянулись придворные. Толпа приветствовала его величество радостными возгласами, как будто это ее мольбы повлияли на его решение.

— Пусть русалка расскажет нам еще какую-нибудь историю, мамзель! — крикнул кто-то из зрителей, когда его величество покинул шатер.

Одобрительные и восторженные клики слились для нее в один неясный, плохо различимый гул. Ей показалось, что еще немного и она просто растворится в этом облаке шума. Граф Люсьен поймал ее под локоть:

— Вы хорошо себя чувствуете?

Она так ослабела от усталости и от нахлынувшего облегчения, что не в силах была подняться. Граф Люсьен засучил рукав на ее запястье. Опухоль пропала, багровые следы надрезов побледнели.

Мари-Жозеф отшатнулась, ведь стоило ей ощутить его прикосновение, как ее охватывала дрожь.

— Он пощадит ее?

— Не знаю. Это всего лишь отсрочка приговора.

— Один день…

— За один день может произойти многое…

Ив ускользнул от придворных. Его охватило непреодолимое волнение. Если бы его увидели таким, то наверняка упекли бы в больницу для умалишенных. Взор безумен, глаза вылезают из орбит, а волосы всклокочены, словно у отшельника. Он судорожно сжал перстень в кармане. Золото впилось ему в ладонь, оставляя болезненный узор на чувствительной плоти.

Он бежал с Зеленого ковра, где его могли заметить придворные из королевской свиты. Он торопливо прошагал мимо Обелиска, по холму, в Звездный сад. С бешено бьющимся сердцем он промчался по кругу.

Задыхаясь, спотыкаясь, ворвался в часовню. Разумеется, в этот час она была пуста. Он упал у алтаря, перед распятием, и лежал, содрогаясь и сдерживая рыдания, пока не почувствовал, что грудь и горло разрываются от невыплаканных слез. Мир поплыл у него перед глазами, точно у пьяного. Он утратил счет времени.

Ив де ла Круа молился, распростершись на полу, прижав горящую ладонь к прохладному мрамору.