— Вы ничуть не лучше их мужей, заточивших их в темницу! — воскликнула Мари-Жозеф. — Вы использовали их, подвергая опасности!

— Нет, нисколько. Мы обменивались дарами. Мои дары поначалу были убоги и скудны, признаю, но они были искренни, а мои дорогие подруги терпеливы. За эти месяцы я не научился дипломатии. Однако я овладел искусством плотской любви. Я научился дарить и принимать наслаждение. Я узнал, что наслаждение, одновременно даримое и принимаемое, многократно превосходит грубое завоевание и насилие.

Люсьен смолк. Мари-Жозеф попыталась внушить себе, что испытывает отвращение, что оскорблена, как предписывает ей долг, но на самом деле была растрогана.

«Как жаль, что у меня не было в монастыре тайной подруги, — подумала она, — не возлюбленного, с которым можно предаваться плотской любви, а подруги… Я привязалась бы к ней, вела бы с нею беседы обо всем на свете, гордилась бы ее доверием… Как бы я ценила все, что могла разделить с ней и что запрещали мне в монастырской школе, из-за того что это якобы отвлекает от спасения души. Если бы язычница, еретичка откуда ни возьмись появилась у меня в келье и умоляла дать ей приют, я бы спрятала ее и стала защищать».

— Если вы тогда упивались наслаждением, то почему сейчас вспоминаете о нем с грустью? — спросила она, заметив, что Люсьен глядит куда-то вдаль с задумчивым и печальным выражением лица.

Люсьен молчал так долго, что она уже отчаялась получить ответ.

— Прекрасный принц, старший сын и наследник султана, взял себе юную жену, иными словами, новую наложницу. Ей было всего четырнадцать, она тосковала по дому, но не могла вернуться — ведь ее продали в рабство. А она привыкла к свободе… Она была словно птичка в клетке. Мы сблизились.

Он остановился, пытаясь совладать с волнением.

— Она была столь же неопытна, сколь и я. Другие жены ее мужа объяснили ей, как доставить удовольствие мужу, когда он впервые потребовал покорности и смирения. Они могли бы объяснить ему, как доставить ей удовольствие даже тогда, когда он лишал ее девственности. Но он не стал бы слушать их мудрых советов. Он взял ее силой. Он надругался над ней. Он обесчестил ее.

Люсьен потер лоб, отгоняя мучительные воспоминания.

— Но он же был ее мужем, — как можно мягче возразила Мари-Жозеф. — Он не мог изнасиловать…

— Вы читаете мне нравоучения о том, чего не знаете.

— Прошу прощения.

— По их законам — по вашим законам — он не мог ее изнасиловать. Однако она подверглась самому настоящему насилию, тем более страшному, что она не могла противиться, не могла дать отпор, не могла отказать. Неужели мы утешили бы ее, сказав: «Твой муж поступал по закону»?