Гонконга. И мы с Джулией собирались пробыть с ним весь вечер.

— Тогда, возможно, в следующем месяце. — Госпожа Заккарди встала. — Благодарю вас еще раз. Лить немногих сынов Бостона почитают так горячо, как Оливера Венделла Холмса. А история, которую он рассказывает в этих письмах… — Директриса застенчиво усмехнулась. — Она настолько горестная, что я немного всплакнула. На свете есть столько преданий, которые нам не суждено узнать, столько голосов, утонувших в веках… Спасибо, что подарили нам историю Розы Коннелли!

Когда Джулия и Генри выходили из директорского кабинета, его трость начала издавать громкое «тук-тук-тук».

Был четверг, и в этот ранний утренний час Атенеум пустовал — они оказались единственными пассажирами в лифте, единственными посетителями, бродившими по вестибюлю, и стук, производимый тростью Генри, эхом оглашал помещение. Когда они миновали выставочный зал, Генри остановился и указал на вывеску с названием текущей экспозиции — «Бостон и трансценденталисты[13]: портреты эпохи».

— А ведь это Розина эпоха, — заметал он.

— Хотите взглянуть?

— У нас целый день впереди. Почему бы и нет?

Генри и Джулия вошли в зал. Он был пуст, и можно было подолгу разглядывать каждую картину и литографию.

Они изучили пейзаж 1832 года — вид на Бостонскую пристань с холма Пембертон, и Джулия задумалась: не этот ли вид открывался взору Розы, когда та была жива? Видела ли она эту красивую изгородь на переднем плане и вереницу крыш? Они двинулись дальше, к литографии, изображавшей элегантно одетых дам и господ, которые прогуливались под величественными деревьями на улице Коллонад, и Джулия подумала: а что если Роза тоже ходила под этими деревьями? Они задержались у портретов Теодора Паркера[14] и преподобного Уильяма Чаннинга — Роза наверняка натыкалась на эти лица на улице или мельком видела их в окно. «Вот он, твой мир, Роза, мир, давно канувший в Лету. Как и ты сама».

Они обошли всю выставку, и вдруг Генри остановился как вкопанный. Врезавшись в него, Джулия почувствовала, как он напрягся.

— Что такое? — спросила она.

А затем подняла взгляд на картину, которую рассматривал Генри, и тоже замерла. Казалось, в выставочном зале, заполненном портретами чужаков, это лицо, близкое им обоим, было совсем не к месту. С картины на них смотрел темноволосый юноша, он стоял у письменного стола, одной рукой опираясь на человеческий череп.

Несмотря на густые бакенбарды, сюртук и замысловато завязанный галстук, модный в его времена, лицо этого человека было удивительно знакомым.

— Бог мой! — поразился Генри. — Да ведь это Том!