Нахмурившись, Джулия пошядела на табличку, которая висела рядом с портретом.

— Художник — Христиан Гуллагер[15]. А кто изображен, не написано.

В вестибюле послышались шаги, и они увидели женщинубиблиотекаря, проходившую мимо выставочного зала.

— Прошу прощения! — крикнул Генри. — Вы что-нибудь знаете об этой картине?

Библиотекарь вошла в зал и с улыбкой взглянула на портрет.

— Она и вправду хороша, верно? — сказала женщина. — Гуллагер был одним из лучших портретистов того времени.

— А что за человек на ней изображен?

— Мы полагаем, что это известный бостонский врач по имени Олдос Гренвилл. Думаю, портрет относится к тому времени, когда ему было лет девятиадцать-двадцать. Он трагически погиб во время пожара, произошедшего в тысяча восемьсот тридцать втором году. В своем загородном доме в Вестоне. Джулия посмотрела на Генри.

— Отец Норриса. Библиотекарь сдвинула брови:

— Я никогда не слышала, что у него был сын. Мне известно лишь о его племяннике.

— Вы знаете о Чарлзе? — удивился Генри. — Он добился славы?

— О да. В свое время произведения Чарлза Лакауэя были очень модны. Но, если честно и между нами, у него ужасные стихи. Думаю, своей популярностью он обязан скорее романтическому образу «однорукого поэта».

— Так, значит, он все же стал поэтом, — сказала Джулия.

— Да еще каким известным. Говорят, он потерял руку, сражаясь на дуэли из-за дамы. Благодаря этой истории Чарлз Лакауэй стал весьма популярен у представительниц прекрасного пола. Он умер в пятьдесят с небольшим. От сифилиса. — Библиотекарь снова воззрилась на картину.

— А раз это его дядя, видно сразу: миловидность у этого семейства в крови.

Библиотекарь двинулась прочь, а Джулия по-прежнему не могла оторваться от портрета Олдоса Гренвилла, мужчины, который был возлюбленным Софии Маршалл. «Теперь я знаю, что произошло с матерью Норриса», — подумала Джулия.

* * *

Однажды летним вечером, когда ее сын лежал в лихорадке, София, оставив свой пост у постели Норриса, взяла лошадь и отправилась в Вестон, в загородный дом Олдоса Гренвилла. Она планировала рассказать ему, что у него есть сын и что мальчик очень сильно болен.

Однако Олдоса не было дома. Признание Софии, ее мольбу о помощи выслушал не кто иной, как Элиза.

Подумала ли госпожа Лакауэй о своем собственном сыне, Чарлзе, когда она решилась преступить черту? Чего она боялась — только лишь скандала или все-таки появления еще одного наследника со стороны Гренвиллов, незаконпорожденного, который заберет все, что должен был унаследовать ее сын?