Мигуэль Мурильо, все поняв, пришел в неописуемый ужас.

– Там слишком холодно! – завизжал он. – Это не по-христиански! Это хуже линчевания! Я протестую! Имейте в виду, у меня есть связь с культурным миром. Я оповещу всех о готовящемся злодеянии.

– Сначала мы оповестим мир о совершенных тобой злодеяниях, – зловеще пообещал Спартак. – Вот это имей в виду, помесь шакала и гиены.

– Вы не смеете сравнивать меня с животными! Я человек!

– Очень сомневаюсь, – покачал головой Спартак.

Вошли директора Шульц и Танага. Я встала и доложила им все, что нам удалось установить.

Они сели и посовещались между собой.

Мурильо исподлобья, хмуро смотрел на них.

Заговорил Танага:

– Город опасно болен. Это говорю я как врач, извините. Язвы, опасные язвы лечат по-разному. Ныне антибиотиками. В былые времена раскаленным железом, которое прикладывали к ране.

– Я протестую, – испугался Мигуэль Мурильо. – Я протестую против применения ко мне дьявольских пыток этого азиата.

– Говорю о лечении, извините, а не о пытках, – ровным голосом отозвался японец. – Кроме того, о лечении Города, а не одного из его бывших жителей.

– То есть как это бывших? – захныкал Мурильо. – Я еще живой.

– Но не для нас. Для нас вы гной, сочащийся из раны. Гной, продукт деятельности микробов, извините.

– Вот эти так называемые «микробы» нас и интересуют, – вставил Вальтер Шульц. – Намерены ли вы, господин Мурильо, показать чистосердечно, по чьему наущению вы действовали? Вы, кажется, католик?

Мигуэль Мурильо кивнул.

– Я тоже католик. Могу принести библию, на которой вы поклянетесь памятью первых христиан Рима в правдивости своих слов.

– Они правдивы и без всяких клятв. Мне не в чем винить себя ни по-латыни, ни на каком другом языке.

– Обвинять вас будем мы на международном языке и по законам общечеловеческим, – сурово пообещал Вальтер Шульц, поднимаясь во весь свой огромный рост.

Мурильо сжался.