Он снова покачал головой, содрогнувшись при виде ее отчаяния. Неожиданно поднял ее руку и поднес к своим губам. Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше так поступал. Во всем этом было что-то очень странное.

– Родители и дети, – произнес он так тихо, что она еле разобрала слова. – Это так тяжело; мы судим с такой поспешностью. – Он поколебался. – Не знаю, рассказал ли тебе Дэвин, но моя мать прокляла меня в час перед смертью. Назвала меня предателем и трусом.

Катриана заморгала и попыталась сесть. Слишком резко. Она ощутила головокружение и страшную слабость. Дэвин ничего подобного ей не рассказывал; он вообще почти ничего не говорил о том дне.

– Как она могла?! – воскликнула Катриана; в ней закипал гнев против этой женщины, которую она никогда не видела. – Тебя? Трусом? Разве она ничего не знала о…

– Она знала почти все, – тихо ответил он. – Она просто не была согласна со мной по поводу того, в чем заключается мой долг. Вот что я пытаюсь сказать, Катриана: можно не совпадать во мнениях по подобным вопросам и прийти, как мы с ней, к чему-то ужасному. В последнее время я узнаю так много нового. Я думаю, в мире, где мы оказались, больше всего мы нуждаемся в сочувствии, иначе нам грозит полное одиночество.

На этот раз ей удалось приподняться повыше. Она смотрела на него и представляла себе тот день, те слова его матери. Вспомнила, что она сама сказала отцу в последнюю ночь в родном доме, слова, которые заставили его в ярости убежать из дома во тьму. Он все еще бродил где-то в одиночестве, когда она ушла.

Катриана с трудом спросила:

– Это… это так и закончилось, с твоей матерью? Так она и умерла?

– Она так и не отказалась от своих слов, но позволила мне перед концом взять ее за руку. Наверное, я так и не узнаю, означало ли это…

– Конечно означало! – быстро сказала она. – Конечно означало, Алессан. Мы все так поступаем. Мы все говорим своими руками, своими глазами то, что боимся сказать словами. – Катриана удивила сама себя: она и не знала, что ей известны такие вещи.

Тут Алессан улыбнулся и опустил взгляд на свои пальцы, продолжавшие сжимать ее руку. Она почувствовала, что краснеет. Он сказал:

– В этом есть своя правда. Сейчас я так и делаю, Катриана. Возможно, я все-таки трус.

Он отослал из комнаты остальных. Ее сердце продолжало биться очень быстро. Она посмотрела ему в глаза, потом торопливо отвела взгляд, испугавшись, что после только что произнесенных им слов это будет похоже на попытку что-то выведать. Она снова чувствовала себя ребенком, растерянным, убежденным, будто что-то упускает. Она всегда, всегда так не любила не понимать, что происходит. Но в то же время в ней росла очень странная теплота и ощущение необычного света, более яркого, чем могли дать свечи, горящие в комнате.