– Да ведь некому подтверждать-то почти. Михайло, сказывают, в Ныробе удавили, Василия тоже, да и с другими что-то приключилось. А вот ты скажи, князь, коли матушку твою позовут – не испужаешься?

– Не только не испугаюсь, но и сам за ней поеду, как только на Москве сяду, – улыбнулся Димитрий.

Белобородый старик нерешительно обернулся к товарищам. Те недружно кивнули. И, словно по указанию невидимой руки, гости разом упали на колени и заголосили:

– Прости нас, государь, слепы были, теперь видим, что ты истинный венценосец. Отложимся от злодея Бориса сами и других позовем.

* * *

В отличие от Димитрия, который своими мудрыми действиями привлекал все больше сторонников, царские воеводы, да и сам Годунов совершали ошибку за ошибкой. После победы под Брянском Шуйский, взбешенный тем, что все окрестные города и села поддерживают «самозванца», приказал убивать местное население без разбора. Сотни семей были зарезаны и повешены, и жители Северской земли, видя такое беззаконие, присягнули Димитрию и поклялись стоять насмерть. Все понимали, что сдавшихся не минует жестокая расправа.

Между тем Борис, получивший подробные донесения о победе, отправил к войску окольничего Петра Шереметева, который высказал Шуйскому и всей рати царскую немилость за то, что не смогли пленить Димитрия «своим нерадением и неслужбой». Воеводы, среди которых было много «колеблющихся», не на шутку обиделись, и хотя открыто еще не выступали против Годунова, но уже подумывали о переходе в стан царевича. И то ли по недомыслию, то ли злонамеренно, но на Путивль они не пошли, а принялись осаждать Кромы.

Атаман Корела, засевший там с несколькими тысячами запорожцев, оборонялся не только умело, но и находчиво. Он приказал прорыть в насыпном валу ходы и норы, и в них казаки прятались во время обстрелов крепости. Несколько раз Шуйский бросал свои войска на штурм, но удачное расположение города и умелые действия обороняющихся не позволили ему взять город. Царская армия надолго застряла под Кромами.

* * *

В укрепленном царском лагере под Кромами в теплом шатре сидел князь Василий Шуйский. Лицо его было задумчиво, лоб нахмурен, глаза прикрыты. Не менее получаса он размышлял, потом, словно бы очнувшись, крикнул:

– Эй, кто там есть?

В шатер заглянул стрелец-стражник.

– Голицына ко мне, быстро, – приказал Шуйский, и стрелец тотчас исчез.

Вскоре вошел усатый боярин с маленькой бородкой, прямым тонким носом и темными глазами. Было ему слегка за тридцать, выше среднего роста, вьющиеся волосы свободно падали на плечи. Это был князь Василий Васильевич Голицын, воевода и судья Московского судного приказа.