– Мяу, – требовательно произнесло пушистое существо.

Я посмотрел на кота, который повторил свою настойчивую просьбу, а потом подошёл ближе к Шолохову.

– Дмитрий Иванович, вы есть хотите? Извините, что вчера не зашёл, у меня такой бедлам в жизни творится, вы даже не представляете! Макс ведь был у вас сегодня? Тот парень с красными волосами, который вам…

Я осёкся, посмотрел на упрямо сидящего Шолохова, положившего руки себе на колени, и тяжело вздохнул.

– Ну, конечно, вы помните… – пробормотал я и отправился на кухню.

– Зря вы это сделали, – грустно ответил мне вслед Шолохов.

На кухне я заглянул во все стеллажи, но они оказались пустыми, зато в холодильнике я обнаружил три пачки дешёвых пельменей, две банки со шпротами и упаковку кефира. Эх, Макс, и это называется «купил поесть», ничего нельзя доверить этому парню. Я даже громко охнул от досады. Но ничего не остаётся, придётся довольствоваться этим, а завтра я куплю уже что-нибудь более съедобное и менее взрывоопасное для желудка. С этими мыслями я поставил на огонь кастрюлю с водой и вернулся в комнату к Шолохову.

– Дмитрий Иванович, а почему вы без света сидите, мы же оплатили?

Шолохов неохотно повернул ко мне голову, но лицо его всё равно скрадывала тьма. Потом он медленно продемонстрировал своё запястье.

– Меня больше нет, я умер для этого мира, – тихо сказал он.

А ведь правда, как я мог забыть об этом? По официальным данным, Шолохов теперь мёртв, я отключил его, а следовательно, квартира должна пустовать. Я с пониманием хмыкнул в ответ и пригласил его на кухню. Там мы зажгли новую свечу, которых у Шолохова скопилось достаточно много, и вдвоём поели весьма посредственных пельменей. Макс не особо заботился о том, что покупает, и, скорее всего, ненавидел меня всем сердцем за то, куда я его втянул.

Шолохов весь вечер был неразговорчив и угрюм, тихо уплетал свой безвкусный ужин и даже не хотел на меня смотреть сквозь единственный огонёк свечи, горевший между нами. Я пытался разговорить его, даже живописно рассказывал о причудах сегодняшнего дня, хотел отвлечь его от грустных мыслей, но Дмитрий был непоколебим. Изредка он поднимал на меня свои грустные, наполненные вселенской скорбью и сотней немых вопросов глаза и тихо-тихо сквозь хрип шептал губами: «Зря вы это сделали». А потом он делал глубокий вдох, опускал свой взгляд обратно в тарелку и замолкал, гоняя вилкой остатки пельменей. Вскоре я окончательно сдался и решил, что ему нужно дать ещё немного времени, чтобы прийти в себя. Поэтому сразу после затянувшегося ужина я пожелал ему удачи, наказал никуда не выходить и ждать меня, а затем быстро выскользнул за дверь.