— Да нет, так. Сейчас.

В окна паба потихоньку царапался мелкий дождь — слабо, вяло, точно бледное немертвое дитя, ухмыляющийся вампиреныш в грязном саване. Дождь. Что за бред лезет мне в голову? Это просто дождь, между прочим, первый за две испепеляющие недели в Чикаго. Киэнн перевел взгляд на игровое поле. Хорошо этим их фаэрунским эльфам: и спать им нужды нет, и усыпить их нельзя. Эх, и почему я не эльф Фаэруна? А система магии? Обзавидуешься! Хочешь время остановить? — Пожалуйста, учи заклинание со свитка и вперед с музыкой! Вот сейчас бы не помешало…

— Я точно не могу очаровать скелет? Я же такая очаровашка.

Монро покачал головой:

— Это же не гуманоид, Дэн.

— Протестую, это мертвый гуманоид! Прямоходящее двуногое, отряд: приматы. Думаете, мертвецам чужда тяга к прекрасному? Думаете, им не хочется тепла и ласки? А на хрена тогда скорбящие родственники на кладбища ходят? Потрахаться на могиле? Я говорю «скорбящие родственники», не готы и сатанисты, те-то знают в таких вещах толк. Ну? Я же вижу, этот слегка худощавый парниша ко мне неравнодушен, вон у него все суставы ходуном ходят!

Мастер сдался:

— Ладно, Дэн, валяй, очаровывай скелета.

Киэнн торжествующе ухмыльнулся и встал, потянувшись через стол за кубиком. В этот самый миг зеркальная дверь паба, за которой он уже с полчаса втихаря следил голодным взглядом первобытного охотника, в очередной раз качнулась, и серый от дождя проем расцвел ядовито-алой раффлезией женского зонта. Мокрые лепестки «трупной лилии», роняя на пол кровавые слезы Богородицы, сложились в тугой бутон и взорам предстало то самое «божество», что, вне сомнения, омывает пылающее копыто в бурном водовороте бесплодного края. Но воды Аннвна! Как же порочно прекрасна и противоестественно великолепна она была! Бедняжка глейстиг и впрямь казалась рядом с ней лишь бедной родственницей, замарашкой, разгребающей золу за печкой. Клокочущий поток пряного бургундского вина всплесками разбивался о безупречные, словно бы выточенные из нежнейшего перламутра плечи, узкий фьорд бездонного декольте прорезал пастельно-лавандовый лед винтажной блузки, приоткрывая колдовские луны высокой, сияющей нежнейшим шелком груди. Тонкий шифон струился лиловой пеленой от гитарного изгиба бедер к позолоченным каблучкам, выставляя напоказ ослепительные упругие бедра. Изящно очерченные губы трепетали крылами пунцовой тропической бабочки, а в вязком омуте глаз плескалась беспредельная полярная ночь. Воздух вокруг мары истекал горячим медом и терпким мускусом. И даже то, что Киэнн, в общем-то, знал, к чему себя готовить и чего ждать, не слишком помогало утихомирить закипающую кровь.