– Понимаю.
Бодони мигнул и зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтьюза:
– Но я распоследний дурак. Я возьму свои деньги из банка и отдам вам.
– Так ведь если ты не сможешь расплавить алюминий…
– Привозите вашу ракету, – сказал Бодони.
– Ладно, раз тебе так хочется. Сегодня вечером?
– Чего лучше, – сказал Бодони. – Да, сегодня вечером мне ракета будет очень кстати.
Светила луна. Ракета высилась во дворе среди металлического лома – большая, белая. Она вобрала в себя белое сияние луны и голубой свет звезд. Бодони смотрел на нее с нежностью. Ему хотелось погладить ее, приласкать, прижаться к ней щекой, поведать ей свои самые заветные мечты.
Он смотрел на нее, закинув голову.
– Ты моя, – сказал он. – Пускай ты никогда не извергнешь пламя и не сдвинешься с места, пускай будешь пятьдесят лет торчать тут и ржаветь, а все-таки ты моя.
От ракеты веяло временем и далью. Это было все равно что войти внутрь часового механизма. Каждая мелочь отделана и закончена с ювелирной тщательностью. Эту ракету можно бы носить на цепочке, как брелок.
– Пожалуй, сегодня я в ней и переночую, – взволнованно прошептал Бодони.
Он уселся в кресло пилота.
Тронул какой-то рычаг.
Стал то ли напевать, то ли гудеть с закрытым ртом, с закрытыми глазами.
Гудение становилось все громче, громче, все тоньше и выше, все странней и неистовей, оно ликовало, нарастало, наполняя дрожью все тело, оно заставило Бодони податься вперед, окутало его и весь воздушный корабль каким-то оглушительным безмолвием, в котором только и слышался визг металла, а руки Бодони летали над пультом управления, плотно сомкнутые веки вздрагивали, а звук все нарастал – и вот уже обратился в пламя, в мощь, в небывалую силу, которая поднимает его, и несет, и грозит разорвать на части. Бодони чуть не задохнулся. Он гудел и гудел не переставая, остановиться было невозможно – еще, еще, он крепче зажмурил глаза, сердце колотится, вот-вот выскочит.
– Старт! – пронзительно кричит он.
– Луна! – кричит он. – Метеориты! – кричит он, не видя, зажмурясь изо всех сил.