– Варианты? – упырь озирался с любопытством.

– Варианты… мы идем к этой двери, и она выводит нас… куда-то выводит. Полагаю, туда, куда нужно этому уроду. Или пробуем выбраться другим путем, но не факт, что получится.

– Остаться?

– Мир нас выпьет, – вынуждена была признать Антонина. И поежилась. Она уже чувствовала холод этой стороны, пронизывающий, проникающий под кожу. – Он всегда голоден, и даже я не могу оставаться здесь надолго.

– Ясно. Тогда не стоит тратить силы, – упырь сделал первый шаг. – Я иду. Вы за мной. Постараюсь… что-нибудь да сделать.

Не выйдет.

Если тварь настолько сильна, что смогла закрыть мир, то и с каким-то упырем, который о своей упыриности, настоящей, а не той, что в силу характера, не подозревал, справится. Но… Антонина оглянулась. Треклятая дверь вновь казалась недалекою, на расстоянии вытянутой руки. И приоткрылась, манила глянуть, что там, за порогом.

Нет.

Что-то подсказывало, что заглянуть, может, и позволят, да только как бы за этот погляд не взяли ту цену, которую Антонина при всем желании заплатить не сумеет.

И она решилась.

Она толкнула дверь, поморщившись, ибо прикосновение это обернулось болью, а потом отступила. Упырь же, осторожно, с непонятною нежностью – вот дурак-то – снял с руки птичьи тонкие пальцы. Улыбнулся ей.

– Ты только… споешь потом, ладно?

Сумасшедший.

Даже Антонина, на что глупа, а знает, что пение птицы-гамаюн любого с ума свести способно.

Хотя…

– Погоди, – она вскинулась. – А ему ты спеть можешь? Так, чтобы… думать про все забыл?

…если позволит.

А он умный, с-скотина лютая. И не мог не подумать, и потому…

– Сколько у нас времени?

Из приоткрытой двери тянуло реальностью.