– Это… милосердно, – теперь Эльдару в голосе дивы послышалась издевка.

– Это все, что я мог для нее сделать. Она стала опасна. Она поняла, что они с отцом сотворили. Она начала думать, как избавиться от меня, а я пытался привыкнуть к этой вот… недожизни.

Главное, прицелиться.

Не спешить.

Не выдать себя. И Эльдар вдруг осознал, что испытывает доселе неведомое ему чувство азарта. Он, никогда-то не жаловавший охоту, понял, сколь многое терял.

Исправится.

Исправит.

Все.

– Так получилось… знаешь, когда началась война, я обрадовался. Понадеялся, что теперь от меня будет польза. Или, если нет, меня хотя бы убьют. Но… не сложилось.

Не сложилось там? Сложится здесь.

Эльдар скинул туфли, пошевелил пальцами, привыкая к необычному ощущению свободы.

Ей было страшно.

Виктории и прежде бывало страшно, особенно сразу после войны, когда, казалось, все должно было бы наладиться и сразу, но оно не налаживалось.

И голод никуда не делся.

Холод.

Вспомнилось вдруг, как она с сестрой лежала на печи в старом бабкином доме, в выстывшем и холодном, потому как печь топили понемногу.

Спали одетыми.

Не спасало.

Она лежала и думала, что умрет. А потом думать стало невозможно, и Виктория заплакала, тихонько так. Но от ее плача завыли собаки, и даже, кажется, волки, хотя тут она, конечно, не уверена.