На губах кровь. Откуда? Может, ведьма заразила? Но у ведьмы не спросишь – сидит, прислонившись спиной к переборке. Сидит неподвижно, очень ровно, смотрит прямо перед собой, но ничего не видит. Парализовало? Наверное. И только на губах пузырится кровь.

– Помпилио, мне очень больно…

Дер Даген Тур рычит – от бешенства и бессилия. От того, что Кира закрывает глаза, а на её губах – кровь. От того, что всё заканчивается так.

А в переговорной трубе – голос Дорофеева:

– Мессер, нас затянуло в Пустоту! Это прыжок? Мы прыгаем? Цепари теряют сознание! Мессер?!

Помпилио, продолжая прижимать к себе потерявшую сознание Киру, поднимает голову и смотрит на астролога:

– Галилей?

– Это шторм, мессер! – смеётся Квадрига.

– Что?

– Это идеальный шторм Пустоты!

– Куда нас несёт? – хрипит дер Даген Тур, не понимая, почему астролог в полном порядке.

– Куда захотим, мессер! Мы в шторме! Мы в самой Пустоте!

В «дальнем глазе» – стремительное мельтешение, калейдоскоп звёзд и планет. Их так много, что серость Пустоты исчезла, поглощённая размазанным сиянием. Звёзды кружатся с невероятной скоростью, и невозможно замереть, поймать хоть одну и набросить на неё швартовочный «хвостик», чтобы отправиться в полёт. Но Галилей не собирается лететь – он смеётся. Смеётся как безумный и повторяет:

– Шторм!

Взгляд ведьмы становится осмысленным. Она поднимается, неуверенно, как марионетка, и медленно идёт к астрологу.

А Галилей не видит ничего – только Пустоту. Он полностью в ней. А она – в нём.

И Помпилио вдруг ощущает, что Пустота больше не снаружи, а здесь. Пустота прошла сквозь корпус, проникла внутрь «Пытливого амуша» и сделала всё серым.

И нельзя дышать.

И лёгкие кричат от боли.

И делается холодно. До ужаса. До смерти холодно. Но не от ужаса и не от смерти – холодно от Пустоты. Руки – синие… А вот Галилей совсем не синий. Он прозрачный. Помпилио лежит на полу и смотрит на прозрачного астролога, руки которого погружены в «дальний глаз». Галилею не нужен швартовочный «хвостик» – он касается звёзд руками. И смеётся. Галилею хорошо. Он дома. Он больше не здесь и не замечает того, что Помпилио почти умер. Он смеётся, и это последнее, что различает дер Даген Тур.