На гладком лбу Мадлен наметилась морщинка. Она искренне старалась понять, о чем он говорит. Он снова схватил ее руку, вместе с пяльцами.

– Ах, Мадлен, ну конечно! И снова я увлекаюсь, когда мне следовало бы говорить языком, подобным тебе, – простым безыскусным языком наших будней, не вплетая столь привычной для меня, но излишней учености! – вновь начал Бенуа, теперь вполне довольный безупречным строением фразы.

– Иначе говоря, ты считаешь меня глупой, – заключила Мадлен, вырвав руку, но, правда, без шитья.

– Ну нет, ну что ты, моя маленькая!

Чтобы приободриться немного, он опустил взгляд на ее безупречную пышную грудь. Всего на секунду, но и этого хватило: девушка гордо поднялась.

– Мадлен! Не уходи так, Мадлен! – воскликнул он, размахивая пяльцами.

Она хотела ответить ему, но к горлу подступила тошнота. Прикрыв руками столь вожделенный бюст, она удалялась так быстро, как только позволяла ей юбка. Оставшись в беседке один, Бенуа даже не успел пострадать как следует. Унижение тут же превратилось в высокомерие. Мадлен недостойна такого утонченного, такого сознательного, развитого, ответственного мужчины, как он. Путь остается со своей грудью и детской доверчивостью к сплетням.

Он оставил вышивку на скамейке и вернулся в свою комнату, где еще долго разглядывал себя в зеркало. От хорька у него был разве что профиль, а в остальном он был очень ладно скроен. Что до солнечных ожогов, они пройдут быстро, как и его влюбленность. В конечном счете женщины – всего лишь развлечение. Есть только одна достойная цель – карьера.

Карьера. Она станет единственной его любовью.

40

40

Лукас по-прежнему менял простыни Блезу, и по настоянию Эмы именно он следил за развитием Мириам. Но вход в больницу при дворце ему был теперь заказан, и доктор Рикар (глава Гильдии) позаботился о том, чтобы во всем Приморье перед ним закрывались двери. Без пройденной практики получить диплом он мог теперь, только ИДЕАЛЬНО сдав теоретический экзамен. С пугающей самодисциплиной Лукас готовился к нему днем и ночью, он мало ел и почти не спал.

А еще днем и ночью он гарцевал в голове Эсмеральды. Она поселилась теперь во дворце и ждала, когда наконец выдастся случай с ним повстречаться. Но, увы, недели шли, а Лукас все сидел у себя в комнате, пока Эсме скакала под отупляющим солнцем во все концы острова. Каждое утро она спускалась на кухню, но он больше там не появлялся. Все, что ей оставалось, – украдкой поглядывать в его открытое окно, проходя мимо, и по крохам собирать о нем какие-то сведения.

Однажды, когда с залива дул северный ветер и Эсмеральда в очередной раз нашла повод пройтись под заветным окном, из него вдруг посыпался бумажный дождь – будто выпорхнула стая голубей. Слуга Лукаса открыл дверь, отчего случился сквозняк. Его записи, покружившись над садом, опустились на траву прямо у ног Эсмеральды, которая, разумеется, решила, что это знак свыше. Она лихорадочно собрала листки. В окне показался Лукас собственной персоной: рубаха нараспашку, брови нахмурены. Она помахала ему стопкой листков и побежала отдавать, на каждом шагу повторяя себе, что у нее нет ни малейшего шанса ему понравиться.