Король, королева и уцелевшие придворные Руэнды уже отбыли – прямо среди ночи, после схватки в зале. «Сбежали тайком, словно конокрады», – говорили некоторые из придворных Рамиро, хотя более прагматичные отмечали, что здесь они находились на земле Вальедо и их жизни угрожала реальная опасность. Наиболее трезвые указывали также, что несчастные случаи на охоте происходят сплошь и рядом, и королева Инес не первая, кого ранили таким образом.

Тем не менее большинство придворных Вальедо готовы были отправиться в погоню за делегацией Руэнды вдоль берега Дюрика, как только получат приказ. Однако министр такого приказа не отдавал, а король все еще сидел, запершись с королевой и ее новым лекарем.

Те, кто им прислуживал, сообщали, что королева выглядит гораздо лучше и что она, вероятно, выживет. Но по другим сведениям, стрела была пропитана ядом.

Учитывая все это, последующее поведение короля Рамиро сочли ошибочным и даже недостойным мужчины. Прошло три дня, прежде чем он вышел за пределы спальни королевы и прилегающей к ней комнаты, которую использовал в качестве временного зала для совещаний. Несомненно, пора было приказывать отправиться в погоню за делегацией Руэнды, пока она не добралась до ближайшей из собственных крепостей. Несмотря на присутствие священников, очень многое указывало на то, что тетиву того лука натянула рука одного из руэндцев, а, Джад свидетель, в Эсперанье месть не нуждалась в особом поводе.

Среди всего прочего к тому времени выяснилось – никто не знал, каким образом, – что король Санчес имел наглость составить письмо, в котором претендовал на власть над Фезаной и требовал права взимать с нее дань. Очевидно, это письмо еще не было отослано – зима в конце концов едва закончилась, – но слухи об этих требованиях пошли по Карказии сразу же после отъезда руэндцев. Город Фезана платил дань Вальедо, и любому в замке были ясны последствия встречного требования.

Наблюдательные люди также указывали на то, что сам король Санчес – известный как один из лучших стрелков из лука во всех трех королевствах – подозрительно часто промахивался все два дня перед утром соколиной охоты. Была ли его необычная неловкость ширмой? Намеренным притворством на тот случай, если кто-нибудь проследит за смертоносной стрелой, вылетевшей из его лука?

Не была ли эта стрела предназначена его брату? Не могли ли эти дни неудачной стрельбы служить предвестием последнего промаха, когда стрела наконец была послана в истинную цель? Самые циничные ловили себя на мысли о том, что это не стало бы первым случаем, когда один из сыновей Санчо Толстого убивает брата. Тем не менее никто не высказывал эту мысль вслух.