— Так, значит. — Гарольд высвободил руки и прошелся по комнате, выискивая, что бы сокрушить могучим ударом. — Значит, так…

Матильда стояла перед ним, замерев от ужаса, ожидая расплаты и благодаря небеса за то, что они подарили ей немного счастья перед гибелью.

— Вот как… — невпопад бросил Мстислав. — Ну, значит, и быть по тому. Сядь, Мотря, и выслушай волю мою. Сказывал ли тебе — сон мне дурной был. Поведал я тот сон мудрому Георгию, мниху[71] ромейскому. Растолковал он его, и когда правду сказал, то приключилось с братцем моим родным, от меня неотличным, беда великая. Пал он от измены черной в отчих землях. А потому надо мне собираться в Киев-град, дабы самолично вызнать, что да как. Ты же здесь — в дому — хозяйкой останешься. Дружину я тебе отряжу немалую, советников путных… Правь тут пока именем моим. А ежели не вернусь через один год, один месяц, одну неделю и один день, то почитай себя свободной от слова, мне данного. И коли так, то и живи, как знаешь.

Матильда удивленно подняла на могучего, сходного с лесным медведем, витязя заплаканные глаза. Тот глядел на нее печально и, как показалось королеве, сам едва сдерживал непрошеные слезы.

— Быть по сему, — кратко бросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из покоев королевы.

Глава 27

Глава 27

В бою не успеешь оглянуться, и оглядываться уже нечем.

Стража у покоев Его Святейшества отсалютовала, увидев перед собой храброго капитана ди Гуеско. Дежуривший у дверей секретарь папского камерария,[72] приветственно кивнув барону, приоткрыл дверь, спеша доложить Папе Гонорию II о прибытии капитана его гвардейцев.

слышалось из глубины кабинета наследника апостола Петра.

— Прервись, Эрманн. — Голос за дверью звучал властно, хотя и негромко. — Пусть он войдет.

Анджело Майорано набрал в грудь воздуха, выпустил его сквозь сомкнутые губы и рывком, едва не задев стражника, открыл дверь.

— Ваше Святейшество, — Мултазим Иблис ворвался в папские покои и рухнул на колени, звеня кольчугой, — о милосердии умоляю! Виновен, mea culpa! Это мой грех!

— Что случилось, Анджело? — Понтифик удивленно поднял брови. Прежде ему никогда не доводилось лицезреть своего бравого капитана в столь неловком и неопрятном виде: доспех покрыт пылью, как древний фолиант, гербовая котта висит клочьями, щетина на щеках минимум неделю не встречалась с бритвой.

— Ужасное, ужасное горе! Дон Гуэдальфо Бенчи, этот святой человек… Его больше нет с нами! — Майорано опустил голову, точно подставляя шею под удар меча.

— До меня доходили какие-то странные нелепые слухи, будто ты и твои люди умертвили его близ Пармы.