— Это в каком же смысле — преувеличивать? — поинтересовался я.

— В этом самом. Говоришь, что я от скромности не умру, а сам-то? «Я да я, в своей камере прибыл, я уже два года назад все это рассчитал!» Не советую, знаешь ли…

— Ну, а если все-таки? — спросил я, с любопытством глядя на Аркадия. — Если на минуточку допустить, что я и вправду взял да рассчитал поле, еще в 1974 году? Тогда что?

— Тогда честь тебе и слава! — неуверенно сказал Аркадий. — То есть ты и так молодец, если действительно отправился в прошлое в своей хронокамере. Действительно, Борька?

— Действительно… — сдержанно ответил я.

— Молодец, молодец! — величественно отозвался Аркадий. — Это здорово! И этого вполне достаточно, чтобы похвастаться. А преувеличивать, я ж говорю, незачем…

Я неопределенно хмыкнул. Что-то крылось за этими словами Аркадия, а что, я не мог понять. Ну ладно, потом выясню!

— Ладно, не буду преувеличивать, раз тебе это не нравится, — кротко согласился я. — Так вот, Борька, смотри сюда!

Я быстро восстановил чертеж, который раньше делал для Аркадия.

— Видишь? — говорил я Борису. — Линия I — это его мир, где он изобрел свою «машину времени», нашел свое поле. Вот он прибывает к нам… Возьмем для простоты последнее его прибытие, двадцатого мая… иначе много чертить придется — ведь он всякий раз, когда прибывал к нам, новую линию создавал… Ну ладно, пусть линия I — последняя из линий, созданных Аркадием. Это не та, где он рассчитывал поле, а та, с которой он свалился в «мое» двадцатое мая.

Аркадий поглядел на мой чертеж, сдвинул брови и о чем-то задумался. Борис-76 был заинтересован до крайности.

— Эти вот две параллельные линии, которые начинаются от двадцатого мая, — это встреча двух Аркадиев, да? — спрашивал он, не отрывая глаз от чертежа.

— Ну да! Они встретились в лаборатории, потом, видимо, пошли вместе в зал хронокамер… ну, Аркаша нам это обрисует подробней… Постой, а ты разве об этом не слыхал?

— Да ничего я не слыхал и ничего не знаю, ясно тебе? — огрызнулся Борис-76. — Куда мне до вас! Вы бывалые люди, великие хронопроходцы, а я — жалкий провинциал-домосед… И вообще не обо мне речь. Давай дальше, по порядку. Крест — это что?

— Это смерть моего Аркадия, — неохотно проговорил я.

Каждый раз, когда я об этом вспоминал, вся история переставала мне казаться хоть отчасти забавной, я ощущал нестерпимую горечь и боль. Ведь своего Аркадия я так и не спас. Да и невозможно это было, я подсознательно все время это понимал. В том мире, который я покинул, когда вошел в свою хронокамеру, смерть Аркадия Левицкого осталась трагическим фактом, и никакая хронофизика не могла этого изменить.