Она хлопала в ладоши, подгоняя их, пока смущенные и все еще сонные кормильцы не разбрелись по своим тюфякам. Мальчик-солдат вздохнул с облегчением, но тут Оликея успокаивающе обняла его.

— Давай-ка спать дальше, — предложила она.

Ее теплые объятия раздражали его. Он высвободился:

— Нет. Ты ложись спать. А мне нужно немного посидеть и подумать. Одному.

Он спустил ноги на пол. Я все еще оставался связан с его сознанием и потому знал, насколько необычно такое поведение для великих. Он встал с постели и подошел к очагу.

— Иди спать, я пока сам послежу за огнем, — резко, но беззлобно велел он сидевшему там кормильцу.

Смутившийся бедолага встал, сомневаясь, не прогневал ли он чем великого, и послушно отошел к свободной постели в дальнем конце комнаты. Мальчик-солдат придвинул свое большое кресло к очагу и уселся в него. Оликея, оставшаяся в постели, смотрела на него. Он уставился в огонь.

— Чего ты хочешь? — произнес он беззвучно, обращаясь ко мне одному.

— Не быть раздавленным. — Малая толика того, чего я хотел, но надо же с чего-то начать.

Он поскреб голову, словно пытался проникнуть внутрь и выцарапать меня оттуда. Жест этот казался мне каким-то чуждым; мои волосы успели сильно отрасти, никогда прежде я не носил их такими длинными.

— Я хочу видеть Лисану, — тут же ответил он.

— Мы могли бы договориться. Но только если я смогу навестить Эпини.

— Нет. Ты предупредишь ее о моих намерениях.

— Разумеется! Ты задумал злое дело.

— Не более злое, чем дорога, — возразил он.

— Да, дорога — это зло, — к своему собственному удивлению, согласился я.

Похоже, это поразило мальчика-солдата. Он промолчал.

— Я пытался остановить строительство, — напомнил я.

— Возможно. Но тебе не удалось.

— Это не означает, что резня — единственный оставшийся тебе выход.