Я собрался с духом:

— Орандула, давай покончим с этим. Возьми мою смерть в уплату за то, что я отнял у тебя.

— Очень хорошо, — одобрительно заключил он. — Действительно, просто замечательно.

Стервятник соскочил с моей ветки, расправив крылья. Не коснувшись земли, он тяжело захлопал ими и медленно начал набирать высоту. Поднявшись так высоко, что я едва ощущал его тень, когда она касалась моих листьев, Орандула снова закаркал. Один, два, три раза.

— Он улетел? — спросила меня Лисана.

— Не знаю.

Где-то раздалось ответное карканье. Оно донеслось издалека, но несколькими мгновениями позже повторилось уже куда ближе. Лисана не разрывала нашего общего восприятия, словно крепко сжимала мою руку.

— Он позвал других птиц, — заметила она.

— Я видел, как стервятники поступают так, когда находят падаль. Они созывают остаток стаи, чтобы разделить с ними еду.

— Падаль?

— Мое прежнее тело, должно быть.

Я ощущал его внизу, тяжестью на рухнувшем дереве Лисаны. Мои корни плотно сидели в нем. Часть питательных веществ вытекла наружу, словно вода из дырявой фляги. Не важно. Они уйдут в почву под упавшим стволом. Со временем я все равно их заполучу. Внезапная мысль заставила меня прервать рассуждения.

— Как давно это случилось? — спросил я у Лисаны.

— Что?

— Как давно мертво это тело там, внизу?

Лисану явно не беспокоил этот вопрос.

— Я не следила за временем. У тебя ушло много времени на то, чтобы перейти в свое дерево, больше, чем у меня. Но все это произошло так давно.

Я потянулся к ней и без усилий ощутил нашу общность, обжигающе сладкую, истинную и всегда свежую. Я и не представлял себе подобной близости. Она тихо рассмеялась, радуясь моему счастью. Я заметил кое-что еще. Расширяя восприятие дальше, я мог ощутить всех прочих каэмбр, хранящих мудрость спекских предков. Это была общность в той мере, какой я прежде и не представлял. При желании я мог бы найти Бьюэла Хитча, просто подумав о нем. Внезапно я обнаружил, что могу ощутить также страх и боль каэмбр, ближайших к окончанию Королевского тракта. Я отшатнулся от их муки и отчаяния. Если до сих пор я испытывал от своего исследования лишь чистейшее удовольствие, то теперь коснулся его темной стороны.

Стервятники, похоже, слетались с разных расстояний. Когда им приходилось садиться наземь, выглядели они довольно-таки неуклюже. Снижаясь, они широко расправляли крылья, но приземлялись все равно с глухим ударом и подскоком. Столь же бесцеремонные, сколь и неловкие, сев на землю, они сразу же ковыляли к еде. Отстраненно я ощутил, как первый клюв вырвал кусок плоти из трупа. Я сожалел о потере: все, что они заберут, иначе досталось бы моему дереву. Ощущение напоминало боль, но не было столь резким. Я чувствовал урон, наносимый оставленному мной телу. Приземлилась еще пара птиц и тоже набросилась на еду. И хотя там вполне хватало и места, и мертвечины, они кричали и наскакивали друг на друга с хлопаньем крыльев, толкаясь у трупа. В промежутках между потасовками они вытягивали шею и, широко разевая клюв, отрывали себе куски падали.