— Возможно, это к лучшему.

— К лучшему?

— Когда я вынужден был покинуть дом и оказался в мире, принадлежащем людям, сперва я растерялся. Я испытывал лишь ярость и обиду. И не желал видеть ничего-то вокруг. Но постепенно ярость улеглась. И я понял, что передо мной открыты многие возможности.

— Какие? — Оленька в упор вот не видела перед собой возможностей.

Бал? Да её теперь ни в одном приличном доме не примут. Более того, она вовсе, можно сказать, исчезнет для общества, если даже решит остаться в Москве или Петербурге.

А деньги? Наследство деда…

— Не стоит волноваться, — Игнат опустился на корточки и заглянул в глаза. — Ни одна беда не стоит ваших слез.

Она… не о таком мечтала. Но все равно приятно.

— Еще скажите, что влюбились.

— Влюбился.

— В меня? — Оленька посмотрела на свои руки, которые еще покрывали царапины. — Или в ту, которая носила доспех? Я ведь — не она! Я… совершенно обыкновенная, понимаете? Напрочь обыкновенная. Не слишком умная. Невезучая, похоже… красивая, но… много тех, кто куда более красив.

А главное смотрит внимательно.

— И дар у меня слабенький.

— Это к лучшему.

— Почему?!

— Дар людей слаб, когда сильна кровь Дану, — спокойно ответили ей. — Не будь её, вы бы, возможно, сумели поднять секиру Бадб Неистовой, но вряд ли выжили бы после этого.

— Да? — о таком Оленьке не говорили.

С ней вообще мало говорили.

Даже девушки, которые поначалу вроде бы отнеслись к ней если не как к своей, то всяко не чужой, теперь вдруг сторониться стали.

— Да. И я знаю разницу. А еще знаю, что далеко не все созданы для великих свершений.