— А скаиты Гипонероса? Как вы планируете избавиться от них?

— Зальем их тоннами полипены…

— Не боитесь, что инквизиторы разнюхают ваши планы?

На пергаментном лице патриона прибавилось морщин.

— Мы постарались пустить их по ложному следу, — ответил он. — Но не можем сказать, клюнули ли они на приманку. У нас нет выбора, кроме как рискнуть.

— Какую роль вы отводите ордену Тутты?

— Мы хотим, чтобы вы охраняли ребенка и его мать до конца боевых действий. Мы считаем, что ваш монастырь с его системой клеточного распознавания — самое безопасное убежище в Коралионе.

— Оники держат пленницей в храме…

— Ее вызволение будет нашей первой целью.

— Вы просите нас нарушить наши собственные уставы…

— Мы просим вас принять участие в освобождении Эфрена, матрионы!

— Когда вы намерены действовать?

— В скором времени…

Матрионы раздумывали всего несколько минут. Они пригласили гостей вернуться в зал и сообщили им, что приняли предложение. Капитан Саул Арнен предупредил руководительниц Тутты, что ребенок не говорит, а точнее — пользуется странным языком, который напоминает шипение коралловых змей. Затем он поднял Тау Фраима, пылко прижал его к груди и, не добавив ни слова, вышел из комнаты вслед за патрионами.

Глава 17

Глава 17

В 20-м году эры империи Ангов я был техником ОГ, Официального Головидения. Нам поручили вести репортаж о штурме епископского дворца Венисии имперскими силами, собранными из наемников-притивов, полиции и пурпурной гвардии. Мы вошли во дворец одновременно со второй волной атаки. Предыдущие подразделения уже ликвидировали многочисленные очаги сопротивления, и бесчисленные трупы страшно изуродованных осгоритов усеивали коридоры и комнаты на верхних уровнях. Мы пострадали от нескольких взрывов светобомб, и приходилось уберегать свои жизни единственно подражая рефлексам полицейских, которые нас сопровождали. Проходы были изрешечены минами, осколками гранат и другим менее или более изощренным взрывчатым оружием, которое нанесло серьезный ущерб атакующим. Дым был настолько густым, что наши голографические линзы, несмотря на сверхчувствительность, почти не улавливали деталей (за что нам серьезно влетело от начальства). Нами двигала надежда выкурить муффия Барофиля Двадцать Пятого, Маркитоля, человека, которого всем венисийцам не терпелось увидеть выставленным на центральной площади Романтигуа на огненном кресте. Через час отчаянно медленного продвижения мы добрались до подвала. О муффие ходили самые фантастические слухи: одни утверждали, что в него ударила волна высокой плотности, другие заявляли, что он сам себе пронзил сердце кинжалом, третьи уверяли, что он укрылся в ремонтной мастерской дерематов, четвертые — что к нему подошли подкрепления от воинов безмолвия. Наш поход проходил под аккомпанемент рева взрывов и стонов раненых. Умирали сотни людей, и в нас росла ненависть к Маркитолю, к человеку, которого мы считали виновным в этой ужасной бойне. Терни Жойон, «Автобиография очевидца»