— Вступление паритоля на престол понтифика пришлось не по вкусу кардиналам-сиракузянам, — мрачно продолжил Фрасист Богх. — Они сразу же попытались проверить мою решимость. Сначала они потребовали смертного приговора бывшей императрице, дамы Сибрит де Ма-Джахи, женщине удивительного ясновидения, затем настояли на истреблении жерзалемян, в их глазах — виновных в ереси. Я чувствовал, что лучше пожертвовать ста сорока тысячами избранного народа, чем объявить открытую войну моим противникам — войну, которая, вероятно, породила бы раскол и стоила жизни миллиардам человеческих существ… Я был бы свергнут, на мое место пришел бы другой, более непримиримый, я потерял бы контроль над четырьмя крио, не смог бы выполнить задачу, порученную мне моим предшественником, у меня не было бы доступа к секрету учения Крейца и тайнам индисских графем… Эти доводы звучат как оправдания, я это понимаю. Сегодня я сомневаюсь, что сделал правильный выбор…

Это признание сопровождалось тягостной тишиной, прерываемой только шипением платформы и отзвуками отдаленных взрывов. Слова церковника пробудили в памяти Феникс память об ее отце Далласе и матери Шайенн. Пусть они без колебаний отреклись от нее, когда абины приговорили ее к изгнанию в Цирк Плача, она их так и не разлюбила. Она поняла, что больше никогда их не увидит, равно как и Элиан, город, высеченный в леднике, Ториал, Сукто, храм Салмона, сугробы, пылающие в лучах космических Домовых… Теперь Феникс осиротела и осталась без гражданства, но от этого ли замедлилось ее сердце на три года? она не испытывала ни печали, ни сожаления, она просто дала увлечь себя сладкой песне ностальгии, эхом разносившейся в ней.

— Народ Жер-Залема осудил сам себя, — сказал Сан-Франциско. — Если бы он не пренебрег путем сердца, космины перенесли бы его на Матерь-Землю, а вы бы уничтожили заброшенный спутник. Вы были только орудием его судьбы.

— Орудием смерти, — прошептал Фрасист Богх. — Я войду в историю как муффий, виновный в геноциде.

— Быть может, вы войдете одним из двенадцати рыцарей Избавления, — вмешался Шари.

— О каком избавлении речь? О моем?

— Какая связь между религией Крейца и индисской наукой? — спросила Афикит.

Теперь ее дух совершенно прояснился. Она изо всех сил пыталась преодолеть чувство отчаяния, нахлынувшее на нее от воспоминаний о Тиксу и паралича Йелль, и старалась овладеть ситуацией хотя бы в части немногих доступных ей аспектов.

— Крейцианство — это ветвь Индды, — ответил маркинатянин. — Ветвь, отколовшаяся от ствола и под конец загнившая.