– Шш-то те-бе он сс-делал? – прошипела девица, обращаясь к матёрому бандиту, который был втрое старше и вдвое тяжелее её.

– Дык он представился сыном Маранты-воительницы! – стал оправдываться этот лавочник-разбойник, невольно отступая от разъярённой девахи. – А потом он слишком много знал и всё вынюхивал что-то… Ну, шпиён, ни дать, ни взять!

– Ничего он не вынюхивал! Слышите вы оба, старые да мудрые?! Он ничего не вынюхивал и он действительно сын Маранты-воительницы! А пришли мы сюда, чтобы найти мою мать!..

Старики переглянулись. Тот, который назывался Сычом, стал, будто бы пониже ростом и диковатыми глазами поглядывал то на Мару, то на Руфуса.

– Но ведь Маранта погибла?.. – полувопросительно промолвил Теренций.

– Маранта жива! – выкрикнула девушка. – Мы сами об этом узнали недавно, но она жива и счастлива с новой семьёй, а это её младший сын, который согласился сопроводить меня сюда и мы ничего не вынюхивали, мы просто маму мою искали!..

– А чего её искать-то? – удивился Теренций. – Здесь она работает, в больнице, санитаркой.

Руфус вдруг понял, что больше не видит окружающих. Его глаза были открыты, но их словно завесили тёмным покрывалом. Голоса тоже стали отдаляться, зазвучали приглушённо, как будто он слышал говорящих сквозь дверь или стену. Руфус подумал, что он засыпает, но это не было похоже на сон.

Он полностью осознавал себя, понимал, что лежит в постели раненый, а вокруг стоят люди, но в то же время он был где-то ещё, но где именно, пока было неясно. И тут он понял, что покрывало на его глазах вовсе не покрывало, а туман, и этот туман рассеивается. А когда туман окончательно посветлел и пропал, Руфус увидел Инци. Бронзового Инци, прибитого к деревянному кресту.

Инци вдруг повернул голову, посмотрел на Руфуса и что-то прошептал своими бронзовыми губами, но Руфус ничего не услышал. Зато он внезапно понял, что Инци перед ним не бронзовый, а настоящий! И этот настоящий Инци, по настоящему был прибит к кресту здоровенными, кованными гвоздями! Из рук и ног его струилась кровь, перепачкавшая и свежее дерево креста, и жалкие остатки одежды, которые едва прикрывали избитое, в ссадинах и кровоподтёках, тело.

На лице распятого было написано невыразимое страдание, но взгляд был осмысленным. Он посмотрел Руфусу прямо в глаза и полупрошептал, полупрохрипел:

– Быстрей… Опоздаешь… Поторопись!..

Руфус ничего не понял и продолжал оставаться на месте. Он только с удивлением отметил, что на голове у Инци не терновый венец, а ещё более жуткое сооружение из колючей проволоки! (В Междустенье её было полным-полно, и Руфус с детства знал, какая это дрянь.)