Эпилог

Эпилог

31 марта 1755 года. Вена

Тогда, в середине марта, едва приехав, я и начал писать длинную, немыслимо закрученную и скучную работу со столь же длинным названием, и работа эта призвана была успокоить всех, успокоить и окончательно уверить:

«Вампиров нет».

Без маленькой приписки:

«Сейчас. Их время прошло. Но оно может вернуться».

Это подтверждала и статистика: с завершением моей моравской инспекции панические рапорты о якобы нападениях чудовищ сначала стали реже, а потом вовсе прекратились. Это напоминало постепенное иссякание некоего источника; это оно и было. Отравленные земли успокоились и погрузились в сон. Долгий ли? Зависит от многого. В веках мы оставили немало жестокости, это всегда будет нам откликаться – большими и маленькими волнами тьмы из Бездны, чуткой к малейшему дуновению кровавого ветерка. Может, поэтому стоит постараться хотя бы по мере сил избежать войн? Быть лучше, добрее, мудрее, терпимее? Этому учат нас с древних времён, но мы почти никогда не слышим.

Я это знаю, знает и императрица, от которой всегда трудно было что-то утаить. Но более об этом пока не должен узнать почти никто. Для общества это «блестящий пример торжества просвещения над суевериями», победа науки, великой и прозорливой. А ещё для общества это моя победа. Очередная. И мне так жаль, что три святых для меня имени остались для этого общества пустым звуком.

Я знаю кое-что ещё, что не решился донести даже до нашей мудрой правительницы, ни до кого – и, может, не донесу никогда. Это «кое-что» не больше сойки в руках, умещается в одной фразе покойного Арнольда Вудфолла.

«Не все вампиры пьют кровь».

У Зла сотни лиц, и некоторые крайне приятны. Поэтому я теперь неизменно внимательно смотрю в глаза и прислушиваюсь к голосам людей, с которыми знакомлюсь; говорят, я стал немного нервным, но объясняют это закатом лет. И поэтому мне не нравятся многие вещи вокруг. Многие взгляды. Даже взгляд моего Готфрида, так часто с сумрачной сосредоточенностью склоняющегося над клавесином, рождая очередную уродливую дисгармоничную сонату. Взгляд с затаённым блеском… и голос. У него чарующий голос, который очень располагает и притягивает молодёжь. Но Готфрид не бывал в отравленных землях. Готфрид делает добро тем, чьим талантом восхищён, а минуты его желчной зависти, по крайней мере, демонстрируемой открыто, случаются всё реже. И Готфрид, когда я вернулся, первым, даже раньше Лизхен, бросился мне на шею, прошептав: «Братья предсказывали, что ты не вернёшься, а я молился, хотя не верю, давно не верю…» Бесик прав: его трудно любить. Но я не перестану. В день приезда я попросил его сыграть мне пару свежих сочинений и слушал их до полуночи. Я ещё сказал ему: «Пожалуйста, не отказывайся от этого». Я вдруг как никогда понял, что хочу, чтобы он жил так, как ему вздумается, ведь жизнь очень хрупка.