Среди багажа доктора – кожаный несессер с рукоятями-змейками, подарок одного из приезжавших ко двору итальянцев, мастеров подобных вещиц. Там почти ничего, но в путешествиях несессер часто где-то под рукой. Доктор ставит его перед собой на стол и открывает замок. На мягкой подкладке блестит светлое дерево арбалета; серебрится заказанный у ювелира медальон, в рамке которого портрет синеглазого юноши, и белеют острые зубы на сыромятном шнурке. Пальцы плавно проводят по рукояти оружия и цепочке, пересчитывают клыки, как чётки. Машинально. Привычно. Тринадцать.

– Герр!

Быстрым движением доктор захлопывает крышку. Подскочивший мальчик смущённо осекается, но тут же с любопытством заглядывает через плечо и заканчивает:

– А что там у вас было?

Как глупо получилось. А ещё запоздало приходит понимание: и мальчишка, и девчонка, и их отец доктору знакомы; встречались, даже не раз, при дворе – на балах и концертах. Все трое занимаются музыкой; мальчик, по слухам, сочиняет с трёх или пяти лет. И именно этот юный вундеркинд, чьим талантом так восхищается Готфрид, прямо сейчас переминается с ноги на ногу рядом.

– Ерунда всякая на память… – приходится ответить. – Старики и не такое собирают.

Тонкие непропорциональные пальцы трогают рукоять-змейку и тут же отдёргиваются, но не брезгливо, а с другим, совсем неожиданным оттенком чувства.

– Это не ерунда, герр, это…

Пока ребёнок думает, доктор рассматривает его вблизи. Нездорово бледный, явно перенёс недавно оспу, но в целом лицо приятное: носик с горбинкой, живые голубые глаза, мягкие вьющиеся волосы. И движения – то ли птица, то ли бельчонок – располагают к себе, заставляют улыбнуться, а оспинки ещё пройдут.

– Вы взяли это в Волшебной стране, да?

По позвоночнику бежит озноб; немного не хватает воздуха. Доктор знает, что не справился с лицом, что глаза расширились, потому что перед ними уже темнеет. А мальчишка как ни в чём не бывало продолжает:

– Мне так показалось. Она… обычно прямо за спиной, но прячется, если обернуться. Там счастье. Мы с сестрой часто там играем… играли раньше…

В голосе что-то безнадёжное, слишком взрослое для едва разменянных десяти лет. Жаль его, не менее жаль себя, ведь что-то заставляет обернуться, посмотреть, что же там, за спиной, а там – пустой стол, на котором пивные кружки. Четыре.

Долгое ожидание потому всегда мучительно, что хорошо представляется, как оно могло бы лететь. Если бы Арнольд Вудфолл, как когда-то в трактире с пляшущими скелетами, травил абсурдные байки. Если бы Бесик Рушкевич изучал рядом книги по медицине. Если бы Петро Капиевский жаловался на «ту вредную немецкую квочку, которую принял когда-то за человека и, дурак, женился». Но стол пуст. Там просто сидела какая-то счастливая дружеская компания, а теперь ушла.