Возле черного ствола дерева было привалено тело. Оно не шевелилось и казалось безвольным, до жути аккуратным при всех своих увечьях. Красные короткие волосы обрамляли обуглившуюся плоть. Ни одной сохранившейся черты на лице, лишь чернь и месиво с вкраплениями серебряной кости.

– Это Окса? – выдохнул Сириус, выводя Альдебарана из ступора. – Она покидала нас в этой одежде. Но как она могла здесь оказаться? Окса же не успела вместе с нами!

– Могли ли это быть протекторы? – прорычал Мерихон, грозно оглядывая всех вокруг. – Мы должны провести новые допросы! Кто из этих тартских отпрысков вообще способен так расправиться со звездой?!

– Нет, – еле слышно произнес Альдебаран, скрепя сердце глядя на труп своей доверенной. – Я снова ошибся… Нарушил его приказ, продолжив повиноваться Бетельгейзе. Зербраг хочет, чтобы я оставался покорным и верным только ему…

«Ее тело не рассыпалось, она не попала в сомниум. Окса отправилась по дальнейшему пути из-за меня…»

– Зербраг? – Мерихон непонимающе уставился на него. – Он не может быть здесь! Мы запечатали проход, вы же сами все проверили!

– Но он на Терре. Или его подчиненные. Антарес в смертельной опасности.

Гудение в голове нарастало, каждый удар сердца отдавал болью. Едва дыша, Альдебаран оглядел своих подчиненных – Сириуса, Мерихона, Ригель, Этамина и других. Он был готов доверить им свою душу. В конце концов он уткнулся в настойчивый взгляд Габиума, значивший лишь одно:

Я же говорил.

Его действительно предали.

Глава XXVIII Перелом

Глава XXVIII

Перелом

Мне было двенадцать лет. Я лежал на кровати и бесцельно крутил пропеллер красного триплана, который только утром наконец-то собрал. Отец обещал помочь, но опоздал. На целых три дня.

Дверь в комнату была закрыта; с кухни доносились тихое пение и настойчивый запах печенья с корицей, которое мама готовила каждые выходные. Была лишь середина недели, но я сильно заболел: серьезно ослаб и лежал с болью в груди, – потому печенье готовилось раньше срока.

Все было спокойно, но я беспокоился и постоянно косился в сторону тумбы, на которой лежал клетчатый платок. Отец отдал его мне перед самым уходом, сопроводив этот жест крайне странной и тревожной просьбой.

Раздался звонок. Я остановил пропеллер, вслушиваясь, как мама открывает кому-то дверь. Человек вошел внутрь. Кто-то знакомый: в первые минуты мама была рада его приходу, но затем все изменилось. Раз и навсегда.

Я не выходил из комнаты и только с затаенным дыханием внимал звукам за дверью. Разговор был долгий, но хватило всего одной фразы, чтобы мама зарыдала. Она говорила с пришедшим с четверть часа; доносились напряженные, озлобленные возгласы с ее стороны и его тихие, смиренные ответы.