— Не хочешь — как хочешь, — невозмутимо сообщает священник и усаживается рядом со мной прямо на пол, неуклюже путаясь в подоле сутаны. — Я просто посижу тут, можно?
— Не хочешь — как хочешь, — невозмутимо сообщает священник и усаживается рядом со мной прямо на пол, неуклюже путаясь в подоле сутаны. — Я просто посижу тут, можно?
— Зачем? — не скрываю своего раздражения.
— Зачем? — не скрываю своего раздражения.
— Ну, мало ли. Вдруг тебе захочется поговорить…
— Ну, мало ли. Вдруг тебе захочется поговорить…
— С Богом?
— С Богом?
— С человеком. Я умею слушать, уж поверь.
— С человеком. Я умею слушать, уж поверь.
Его мягкий голос баюкает и успокаивает, словно укрывает пуховым одеялом, как мама в детстве, и это чертовски злит.
Его мягкий голос баюкает и успокаивает, словно укрывает пуховым одеялом, как мама в детстве, и это чертовски злит.
— Мне нечего рассказывать.
— Мне нечего рассказывать.
Какое-то время священник молчит. Вода продолжает капать мне на плечо, на промокшую рубашку.
Какое-то время священник молчит. Вода продолжает капать мне на плечо, на промокшую рубашку.
— Я бы мог передать, что и кому попросишь, — словно размышляя вслух, а вовсе не обращаясь ко мне, произносит дед.
— Я бы мог передать, что и кому попросишь, — словно размышляя вслух, а вовсе не обращаясь ко мне, произносит дед.
— И что же?
— И что же?