— Ну, не знаю… Прощения попросить.
— Ну, не знаю… Прощения попросить.
— Мне не за что.
— Мне не за что.
Старик оборачивается. Я не смотрю на него, но боковым зрением всё равно вижу его неподдельное восхищение, от которого мне становится не по себе.
Старик оборачивается. Я не смотрю на него, но боковым зрением всё равно вижу его неподдельное восхищение, от которого мне становится не по себе.
— Надо же! — изумляется он, и в его тоне нет ни капли сарказма. — А вот я, старый дуролом, много чего за свою жизнь наделал. И много кого обидел, — старик грустно вздыхает.
— Надо же! — изумляется он, и в его тоне нет ни капли сарказма. — А вот я, старый дуролом, много чего за свою жизнь наделал. И много кого обидел, — старик грустно вздыхает.
Опять молчим. Долго. Вода продолжает долбить меня по плечу.
Опять молчим. Долго. Вода продолжает долбить меня по плечу.
— Я тоже не святой. Но того, в чём меня обвиняют, не делал. Не настолько я мразь, — зачем-то оправдываюсь.
— Я тоже не святой. Но того, в чём меня обвиняют, не делал. Не настолько я мразь, — зачем-то оправдываюсь.
Священник кивает, и я чувствую, что он верит мне.
Священник кивает, и я чувствую, что он верит мне.
— Значит, прощенья просить совсем не за что?
— Значит, прощенья просить совсем не за что?
— Не вижу смысла извиняться, когда я прав, — отвечаю как можно холодней, чтобы дед, наконец, понял: разговор закончен.
— Не вижу смысла извиняться, когда я прав, — отвечаю как можно холодней, чтобы дед, наконец, понял: разговор закончен.
— А хорошо тебе? — не отстаёт он.
— А хорошо тебе? — не отстаёт он.