— Что — хорошо?

— Ну когда прав — хорошо же должно быть? Раз прав, значит, и на душе легко.

Поворачиваюсь к старику, смотрю с нескрываемой враждебностью. А он улыбается: грустно и понимающе, словно знает про меня больше меня самого. Улыбается и кивает каким-то своим мыслям. Или моим. Как будто он — это я в старости, навестивший себя тридцатилетнего.

— Вот так обычно и бывает, Винтерсблад! Где прав, там самая мерзость и кроется, — священник задевает за больное, словно дёргает нутро за заусенцы, и это выводит из себя.

— Да что ты знаешь?!

— Да ничего не знаю, где мне! — вновь без тени иронии спокойно соглашается старик. — Но в те моменты, когда я прав был, ох и жестоко с другими поступал! Что ты усмехаешься, подполковник? Думаешь, раз я священник, а не солдат, так и жестоким не могу быть?

— Думаю, что ты, Божий человек, даже не представляешь, что такое настоящая жестокость!

Часть первая