Они вошли в мощенный булыжником внутренний двор. В стойлах фыркали лошади, в воздухе пахло сеном и навозом. Несколько конюхов запрягали в телегу серую кобылу, а пара-тройка постояльцев, опершись на перила галереи, лениво наблюдали за происходящим внизу.

Коренастый паренек с заранее хмурым лицом вышел навстречу новым гостям, вытирая ладони о штаны. Гаррик вытащил из походной сумы золотой полуфалькон.

— Нам нужны ночлег, горячая баня и ужин на семерых.

Скирда недовольно тявкнула.

— На восьмерых, — исправился Гаррик. — Сдачу оставь себе.

Паренек мигом просиял.

— Да, господин. У нас есть кроданская и оссианская бани…

— Оссианскую, — перебил Гаррик. — Ведь это наша страна, верно?

В этих словах сквозила крамола, и паренек заволновался, украдкой оглядевшись по сторонам, как будто Железная Длань могла высунуться из ниоткуда.

— Все устрою, господа, — пообещал он и поспешил прочь.

Киль поднял брови, удивляясь щедрости со стороны Гаррика.

— Мы прошли трудный путь, — сказал тот. — Сегодня пируем в память павших.

* * *

Арен застонал от удовольствия, когда погрузился в ванну и затекшие мышцы пропитало тепло. Ни одно удовольствие еще не доставалось ему с таким трудом; ни один поцелуй Соры не казался таким сладостным.

— О Девятеро, как хорошо! — выдохнул Киль, опускаясь в огромную деревянную лохань, которую все они делили. — Думал, никогда уже не вымоюсь дочиста.

Арен смотрел на криволомца сквозь поднимавшийся пар. Черный вытатуированный кракен протягивал щупальца по его крепкому безволосому торсу. Рядом отмокали Гаррик, Кейд и Граб, сидевшие на скамье вдоль борта лохани. Арен сотни раз видел Кейда голым, но теперь это был уже не мальчишка, с которым они в начале лета охотились за варгиней. В кроданском лагере Кейд порядком исхудал, хоть и остался широкоплечим. А когда Гаррик снял боевое облачение, оказалось, что все его тело, покрытое густым волосом, исполосовано десятками шрамов, ни один из которых, впрочем, не сравнился бы со сморщенным рубцом поперек горла. Граб оказался приземистым и пузатым, и его татуировки наконец открылись взгляду во всей полноте. Его тело напоминало живописное полотно; портила картину лишь черная полоса поперек лица.

Щепетильные кроданцы мылись поодиночке, но оссиане почти все делали сообща и не стыдились своего тела. Нагота не казалась им чем-то особенным, и они находили странным, что соседи так беспокоятся на этот счет. Они мылись целыми семьями, а в каждом оссианском городе имелись общественные бани; более того, в старину оссиане порой отказывались заключать торговые сделки в каких-либо иных местах. У них была пословица: «Не узнаешь душу человека, покуда не увидишь его голым». Лишенные любых убранств, там все становились равными, а кроме того, бани оставались одними из немногих мест, где почти невозможно было встретить кроданца.