— Они все равно с тобой не заговорят, если и узнают, — сказала она. Говорила она по-харрийски, как и он. — И не осмелятся возражать против твоего присутствия. Пойдем-ка разыщем нашу жертву.

Он взял Мару под руку, и они направились в толпу, где им сразу поднесли вина. Харод отказался, а Мара взяла бокал. То было картанианское белое, сухое, с древесным привкусом, очень изысканное. Она принялась смаковать вино и слушать оркестр из шестидесяти музыкантов, игравший в дальнем конце залы, смягчая шум голосов сладостной гармонией певучих струн. Может, у картанианцев лучшее вино — соперничать с ним могло только амберлинское, — зато лучшая музыка у кроданцев. Ничто не сравнится с математической стройностью, которая отличает сочинения кроданских композиторов.

Ее ухо уловило звонкий, пронзительный смех, и в толпу влетели двое светловолосых кроданских ребятишек, брат и сестра, которые гонялись друг за другом, вызывая недовольные взгляды и снисходительные ухмылки. Промчавшись мимо, они скрылись.

При виде резвящихся детей на губах у Мары появилась улыбка — но сразу исчезла, едва безмятежные образы уступили место холодной действительности. Дети, о которых она тосковала, были чужими, как и мужчина, с которым она могла бы их завести. Она сама сделала выбор. В детях она видела конец жизни, а не начало. Она считала, что стать женой и матерью значило покориться кроданским порядкам, поступиться независимостью. А дальше — медленно сползать в домашние заботы, променять незаурядное на обыденное.

Неужели такова ее судьба? Тогда, в молодости, она была более пылкой и уверенной в себе. Поэтому отказала Данрику, и он нашел себе другую. До конца дней она обречена сомневаться, избежала ли жалкой участи или совершила роковую ошибку, но в мгновения, подобные нынешнему, Мара понимала, от чего отказалась.

Ее поразила ужасная мысль. Она представила себе яркую вспышку, грохот, подобный громовому раскату, огонь, врывающийся в двери. Детские крики; кругом раненые, обгорелые, мертвые. Маленькие дети, вроде тех, кого она раньше учила. Когда Гаррик излагал ей свой план, она знала, что в Хаммерхольте будут дети, но поначалу, не видя их лиц, не слыша их смеха, легко было сбросить их со счетов и записать в необходимые жертвы.

«Успокойся, — сказала она себе. — Теперь план Гаррика не претворится в жизнь. Никто не погибнет».

Она не сочла необходимым рассказывать Арену и остальным о замысле Гаррика разрушить Хаммерхольт при помощи бочек с эларитовым маслом. Пусть они и дальше пребывают в уверенности, будто он собирался просто выкрасть Пламенный Клинок. Арен впечатлил Мару умом и характером, но он оставался идеалистом, неготовым увидеть истинное лицо Гаррика. Если Гаррика удастся освободить, тот сможет снова их возглавить, а правда о нем лишь повредит делу.