— Как ты тут… — я хотел сказать «живёшь», но осёкся. Анюта, поняв моё затруднение, засмеялась. Тем самым хрустально-колокольчиковым смехом, от которого у меня всегда обмирало внутри.

— Живу, Антон. Оказалось, что смерти, и правда, нет, но от этого ничуть не легче.

Она отошла от окна, присела на тахту, и я смог разглядеть её. Выглядит ровесницей дочери — да они и есть ровесницы. Настя присела рядом, прислонилась к ней плечом. Похожи. Но не слишком. Анюта, пожалуй, красивее, подпортил я дочери генотип своим рылом.

— Надеюсь, Эдуард привёл тебя сюда не для того, чтобы просить руки и сердца у матери?

— Папа! Мы просто друзья!

Мы с Анютой рассмеялись синхронно, Настя было надулась, но потом засмеялась тоже. На целую секунду мне стало невообразимо хорошо, и за эту секунду я готов простить Эдуарду многое. Но не всё.

— Нет, Антон, — сказала Анюта, посерьёзнев, — он пришёл к Рыбаку. Настя только открыла ему дверь. Ведь это и её дверь, помнишь?

Я помнил.

***

Взгляд снизу пронзительно-синих, с тёмным ободком глаз, и вопрос, поставивший меня в тупик.

— Папа? Это ты?

Оказалось — я. И глаза у нашей дочери всё такие же синие.

— Зачем ему Рыбак?

— Спроси сам, если интересно, — отмахнулась Анюта.

— И как теперь у нас всё будет?

— У нас? — улыбнулась она. — У нас не будет ничего. Не вздумай вцепиться в меня снова! Дочь, вон, люби. Она прекрасная.

— Они хотели её забрать! — наябедничал я, кивая в сторону кухни.

— Это не Рыбак, а те, кто хотел сделать из неё новую нейку.

— Да что такое «нейка»?