— Тьфу-ты! Только время теряем, — Олаф поморщился, для вида пожурил Сета, но ему стал приятен такой знак уважения.

— Ты со стула-то встать не можешь… Во-первых, тебя Джастин драл, когда уже от Твари заразился. Так что — на карантин. И остальных, до кого он добраться успел — тоже. Одним городским лекарем мы точно не обойдемся. Как Вилфред на кухню зайдет, объясни ему кратчайший путь до Ксантоса. Вернусь из деревни и напишу письмо совету. Надо разобраться с Итернитасом.

Не глядя на реакцию друга, Сет двинулся было к выходу, но Олаф его перехватил за руку.

— Сет, не надо!

— Мне все-равно придется как-то его накормить. Я не могу позволить ему полностью опустошить вессель. Может не хватить на Джастина.

— А как ты ему в глаза смотреть будешь, когда он очнется? И так узнает, или вспомнит, сколько селян пострадало, а тут еще и это…

— Если он очнется… — Сет выдернул руку из хватки Олафа и, по-прежнему избегая его взгляда, вышел.

Чем ближе была деревня, тем медленнее Сет плелся. Когда из-за деревьев показалась крыша церквушки, неосознанно обхватил себя руками и уткнулся взглядом в землю, заставляя себя передвигать ноги и идти к сторожимым кадаврами селянам. Казалось, что он сам в лихорадке. Тело бил неясно откуда взявшийся озноб. Руки и ноги ломало. Виски, как это обычно бывало при вмешательстве Отражения, покалывало. Но, вероятно, та часть дамнара, что была запечатана в весселе слишком ослабла, чтобы иметь какое-то существенное влияние.

Сет бросил короткий взгляд на место празднества, превратившееся в место скорби. Со стола женщины уже убрали, но кадавры не давали выйти из церкви мужчинам, чтобы растащить по местам тяжелые столы. Рядом, надеясь, что в траве остались крохи объедков, деловито шныряли вороны и крысы, не обращающие на Сета никакого внимания. На дороге, где Джастин превратился в Тварь, еще лежали обрывки одежды. Пролитая кровь уже давно запеклась, была частично смыта дождем, и впитана в землю.

«На этом проклятом острове уже загублено столько душ… Могу ли я это остановить?» — Сет медленно покачал головой, заставляя себя отвернуться и дотащиться до порога церкви.

Ребра разрывало изнутри от невыносимой боли, названия которой дамнар не знал. Вероятно, в отместку он сдавливал себя руками все сильнее, отстраненно гадая, возможно ли таким образом самому себе сломать кости. Отчасти, его бы это даже устроило — во всяком случае сильно бы отвлекло и разозлило. В горле стоял колючий комок из рвущихся из глубины чувств. Каждая ступень к тяжелым кованым дверям казалась ему дорогой на эшафот.