В Хоррора врезалась головная боль. Обширная и тошнотворная, мягкая, как теплый сыр. В его рот поступил сахар. Крик умирающих могуч. Мегаватты возбуждают Землю. То, что умирающие хнычут, – заблужденье: смерть людей злит. Они раскрывают свои легкие и принимают в себя дух Земли. Воздух дышит лишним пламенем, освящая, эротичный и неуловимый. Вокруг негативных солей на фоне образуется пурпурный оттенок, а отлетающая жизнь проливается в Небеса, или же Чистилище, или же в раскрытые объятья Капитанов Преисподней.
могуч.Мертвые символизируют вульгарность, эндемичную для человечества.
Полумертвым недостает достоинства или хороших манер.
Поистине мертвые – дрянь.
Его охватил озноб, и вслед за ним – боль головы от безысходного льда. Затем он запылал. Его всего томило отделить больную ебку от ее носков.
Стремительно и крепко налетел маловероятный ветер.
Сумрак отступил, и Хоррор пал на колени. Пред ним расстилались массы мертвых Аушвица.
Мертвые двигались единым существом, приседая и колыхаясь долгою просачивающейся милею плоти, судя по всему – приваренной воедино. Тела, выгибаясь, тыча, сминались в интимном объятьи. Восставший человечий прилив вздымался и опадал, словно белые валы по великому океану. Почти математическое собранье членов. Поэзия квазаров, раковых диаграмм, бинарных цифр, музыки Вареза, Кшенека, Шёнберга. Эфировые призраки, шербет, прозорливость.
Пейзаж трупов шагал по жалкой мешанине рук и ног, что всплывали случайно и двигались осмосом, бессмысленно следуя по одному и тому же маленькому периметру пространства.
Под домом трупов по полу перекатывались личинки. Крови никакой не текло. Седые пейсы червей липли к трупной плоти. Собравшиеся в ульи личинки – нескольких футов высотою – жужжали от полнокровья, тряслись, как вигвамы на ветру. Хоррор различал множество неопределимых насекомых – те ползали по мертвым лицам, вводили длинные клешни в высохшие участки плоти, надеясь извлечь хоть малую толику жидкостей. Насытившиеся человечьи клещи́ отпадали от главного тела осеннею листвой.
Он смотрел, как три обнаженные фигуры отбыли от соли «Босс» и принялись за натиск на него.
Он встал. Боль кольнула от кончиков его пальцев на ногах к верхушке черепа. Он сложил обе бритвы у груди и скривился, чуя запах подступавшей крови и издыхающих роз. Без обычных своих модуляций голос его превратился в мертвую монотонность и разносился по всей пустоте зловещею мантрой:
Хоррор расположил обе бритвы спиральною дугою, яростно кромсая налево и направо. Обе фигуры раскрылись и отстали. Он легонько шагнул вперед и резким ударом головою разобрался с третьею. Хоррор схватил ее – истощенного старика лет под 70, – согнул в безмолвном пасодобле и рассек ей трахею. Небрежно швырнул он ее наземь. Можно поспорить: у Салмана Рушди таких проблем никогда не возникало. С волос его разлетались фрукты и сперма. Его руки покрывал сумрачный ритм крови. Неуклюжею походкой надвинулся он к каравану фургонов мертвых, и голос его запел едва ль не тихо и проникновенно: