«Лайма».

«Спасибо, Лайма. Вы молодец».

«Я не Лайма, я Лера, — сказала она обиженно. — Вам бы поспать. У вас под глазами такие чёрные круги».

Поношенный я. Поношенный. Остаться бы здесь, повесила бы Лайма-Лера меня на вешалку, нацепила бы ярлык, может и купил бы кто.

13.

Чёрные круги сели на троллейбус, 29-й, между прочим, а почему сели — потому что подъехал, открыл дверь, словно спасти хотел, и как-то меня тронул этот жест милосердия.

Чёрные круги уже около Оперного. Чёрные круги уже к Троицкому выруливают. Чёрные круги уже на мосту шинами шуршат. Чёрные круги уже под мост направляются, выползают из тени. Чёрные круги останавливаются возле церкви, название которой я никак не могу запомнить. Чёрные круги выходят из троллейбуса. Чёрные круги идут в противоположном направлении. До станции метро идут, людей пугают, пинджакко машет рукавами, зной утих, но воздух ещё горячий, гортань можно обжечь.

«Братишка, — бросился мне наперерез кто-то в красной майке без рукавов. — Братишка, ты местный?»

«Ну», — чёрные круги неохотно остановили свой бег.

«А я из Москвы. Братишка, можно спросить? Где здесь у вас костель такой есть…»

«Хостел? Не знаю. У нас хостелов хватает. Погугли».

«Да я запутался уже. Я из Москвы сам, понимаешь? Костель хочу посмотреть. Где-то здесь он».

«А как называется?»

«Не помню. Мне сказали, его здесь все знают. О, вспомнил, он красный такой. Красный костель».

«Костёл, что ли?»

«Да не, костель. Где ксёндзы молятся».

«Костёл».

«Сам ты костёл, братишка. Я костель красный ищу».

Я задумался. Подсолнухи, Свифт и здоровая русофобия — вот что спасёт нас в этом угасающем мире. Он посмотрел на меня с безнадёжностью последнего в мире человека:

«Ладно, понял. Давай, братишка, удачи тебе».