— Церковь, я угадала?..

— Возможно. Я всегда восхищался твоей проницательностью!

Канцлер освежил бокалы и явно собрался поднять тост в честь маркизы. Она, однако, немного смутилась.

— Но если речь о Церкви, Санти, то я никак не смогу помочь.

— Я понимаю: ты поможешь людям, которые смогут. Но это уже очень долгий разговор. Не на ночь глядя. Не при встрече после столь долгой разлуки. И уж точно — не под такое вино!

— Как скажешь.

— Вот кстати, ты говоришь: Церковь… Я хотел бы похвастаться портретом, над которым сейчас работает блестящий художник. Выписать его стоило немалых усилий и неприличных денег. Жаль, что полотно не здесь… Я возлагаю на этот портрет большие надежды определённого рода.

Он вдруг замолчал, всем видом давая понять: хочет, чтобы маркиза сама поинтересовалась.

— Какого же рода?

— Я знал, что ты живо заинтересуешься! Речь вот о чём. Многие века люди ходили в соборы, глядели там на святые образа и видели в них бога. Времена меняются. Балеарцы должны меньше полагаться на Творца Небесного, а больше на государство, для которого Церковь — лишь один из органов. Который по сути… мало чем отличен от маршалов, министров или, предположим, Тайной канцелярии. Значит, государству теперь нужны собственные образа.

Любопытная мысль. Стирлинг был бесконечно далек от чего-то подобного.

— Но ведь это твой портрет, Санти, а не портрет государства?

— Не вижу противоречия. В некотором смысле государство — это и есть я.

Прозвучало дерзко. Хоть и небезосновательно.

Они ненадолго замолчали. Канцлер поднялся с софы и обошёл её кругом, осторожно держа бокал за тонкую ножку. Он не сводил глаз с маркизы, а она не сменила кокетливой позы, последовав за Сантьяго лишь движением головы. Канцлер остановился напротив: высокий и идеально прямой, как мачта.

— Ты так восхитительно хладнокровна, что это буквально сводит с ума, Эбигейл. Захватывающее ощущение. Ведь то, о чём мы сейчас говорим, что мы давно делаем… О, это многие назвали бы предательством. «Предательство» — такое сильное слово! За ним совершенно не слышно лепета о благих мотивах.

Немного кольнуло.

Леди Бомонт была из людей, которые думают прежде всего о себе — это правда. И всё-таки она часто размышляла на скользкую тему предательства. Позиция у маркизы давно сформировалась. Была ли та мысль искренней — или лишь самооправданием? Самой себе маркиза не стеснялась признаться, что до сих пор сомневается. Но…

— Но ведь это и правда благие мотивы. Ты знаешь: владения моего мужа больших прочих земель Стирлинга пострадали от Великой войны. Разве лишь Скофелы претерпели наравне с Бомонтами. Двадцать лет прошло, но у меня дома всё напоминает о войне: вот глядишь на маковое поле — и будто видишь кровь, которую оно впитало. Никакой войны никогда больше не должно случиться. И я, Санти, убеждена: если для этого необходимо нечто, что дураки назовут «предательством», то так тому и быть. Одно маленькое предательство — пристойная цена за мир. Особенно если это мир для целых поколений. В Стирлинге слишком много разговоров о былой войне, чтобы умные люди не опасались грядущей… а дураки не начинали о ней мечтать.