Я тоже не видел. Мы ушли.

И снова в машину. Было семнадцать двадцать; на пути к местожительству Полины Уртиель мы успели бы подзакусить.

— Думаю, это трансплантат, — сказал я Вальпредо. — И Петерфи не хочет в этом признаваться. Должно быть, он обращался к органлеггеру.

— Зачем бы ему так поступать? Получить из общественных банков органов руку несложно.

Я обмозговал это:

— Вы правы. Но при нормальной пересадке останется запись. Что ж, это могло произойти и так, как он сказал.

— Н-да.

— А как вам такая идея? Он проводил какой-то неразрешенный эксперимент. Что-то могущее нанести вред городу. Или даже какие-то опыты с излучением. Он получил радиационный ожог руки. Если бы обратился в общественные банки органов, его бы арестовали.

— Тоже подходит. А мы сможем это доказать?

— Не знаю. Хотелось бы. Он вывел бы нас на тех, с кем имел дело. Покопаемся. Глядишь, и выясним, чем он занимался полгода назад.

Полина Уртиель открыла дверь в ту же секунду, как мы позвонили.

— Привет! Я сама только что вошла. Хотите что-нибудь выпить?

Мы отказались. Она провела нас в небольшую квартирку, где немалая часть мебели складывалась и уходила в потолок. В настоящий момент имелись диван и кофейный столик; прочее существовало в виде контуров на потолке. От вида за пейзажным окном кружилась голова. Уртиель жила у верхушки Иглы Линдстеттера, на триста этажей выше мужа.

Она обладала высокой и изящной фигурой. Черты ее лица для мужчины выглядели бы женственными; женщина же сочла бы их мужественными. Высокая грудь — то ли из плоти, то ли из пластика — в любом случае была пересажена хирургически.

Закончив смешивать для себя изрядную порцию коктейля, Уртиель присоединилась к нам на диване. Начались вопросы.

Представляет ли она, кто мог желать смерти Рэймонду Синклеру?

— Не очень. А как он умер?

— Кто-то проломил ему череп кочергой, — ответил Вальпредо.

Раз он решил не упоминать генератор, я тоже не буду.