Конечно. А поездку на металлоломе, который с трудом вписывается в повороты улочек Вилла Баха, никто и не заметит.

– Я часто машину беру, ты не думай.

– И каждый раз – по особому поводу?

– Не. Люблю кататься.

– В одиночестве?

Промолчал. Только пальцы на руле сжал. Мимолетно так, словно случайно.

Что-то Эста подозрительно спокоен. Со вчерашнего вечера. С пристани ушел без скандалов и истерик, и сейчас выглядит вполне обычно. Человек без нервов? С такими-то горячими убеждениями? Не верю. Но пожалуй, и усугублять не стоит: мало ли что? За рулем то он, а не я.

– Извини.

– Ничего. Глория не захотела, когда я предложил.

Понятно, почему. Для Норьеги старинная машина – раритет, дорогой и любимый, а для сеньориты Толлман – лишнее напоминание об убогости собственного существования. О тщетных попытках вырваться из замкнутого круга, виноваты в возникновении которого предки. Родители или дед с бабкой.

– Она родилась тут? В городе?

Он повернул голову. Коротко и недовольно.

– Зачем спрашиваешь?

– Хочу понять.

– А что тут понимать?

Тормоза взвизгнули. М-да, как я и предполагал: тяжело с большими габаритами в здешнем узком лабиринте.

– Она злилась, Эста. Озлобилась. Вот и все. Но не на тебя же, правда?

Сверху в салон что-то посыпалось. Труха и песок. Видимо, кто-то вытряхнул циновку над нашими головами.

– Может и на меня.

Ответил без паузы, а значит, без раздумий. Выходит, для себя все уже решил?