Тяжелые были два дня. Нервные. Неудивительно, что даже у такой заведенной пружины, как Лил, могут вдруг закончиться силы.

– Эй, а ты чего садишься?

– Не пойду никуда. Вдруг тебе станет хуже?

– Ничего со мной не станется. Иди.

А сама смотрит… Ну прямо-таки, страдалец страдальцем. Только, пожалуй, взгляд не как у святых мучеников на соборных мозаиках. Растерянный. Тех-то нам вечно представляют людьми, которые знали, на что идут, и принимали свой удел с покорностью и смирением. Что же касается Лил…

– Опоздаешь!

– Тебе не терпится, чтобы я ушел?

Отвернулась. Обиделась, что ли?

– Мне особо незачем идти на эту встречу. Правда. Сенатор не может предложить мне то, чего я… Просто не сможет. А на меньшее соглашаться смешно.

Узкая ладонь легла на мои пальцы.

– Ты странный.

– Разве?

– То, что сейчас сказал… Женщина ведь должна быть счастлива, услышав такое?

– Какое?

– Ну, про сенатора. Про встречу. Что откажешься от неё.

– Если это необходимо. Тебе.

Вздохнула. Глубоко и как-то тяжело.

– Вот и говорю: странный. Твои слова. Они совсем легкие. Пушинки-перышки.

– Не понимаю.

– Все, что ты решаешь, точно такое же. Легкое. Будто ничего для тебя не стоит.