Спидрайдэр, державший собою первого на высоте трёх метров, стал опускаться вниз, приближаясь к родной, отвоеванной почве.

– Победа…– промолвил Кир, скидывая ноги с нэогара.

Лира была далека, но бежала, как только могла. Счастье источали даже её спешные шаги, не говоря уже о зиявшем восторгом лице.

– П-о-б-е-д-а, – повторил Кир, в этот раз громким, наслаждённым голосом.

Только подбежав к любимому герою – Лира обхватила его обеими руками и, вжавшись в пострадавшую без брони кожу, глотая слёзы радости, шепнула:

– Какое счастье, ты вернулся. Ты жив, и ты вернулся…

Почти каждое действие капитанов напоминало тот день, когда со своей миссии вернулась Лира, и Кир встретил её в пустыне. Только в этот раз, вместо измученных слов «война», звучала благородная «победа», а взамен беспокойству, пришла уверенность, и уют. Ответно обняв столь дорогую сердцу девушку, Кир привычным уху голосом изрёк:

– Император, теперь не станет проблемой. Мы влепили в эту историю, жирную чёрную точку!

– Я так рада… я так рада, что ты снова здесь, – подняв безмерно любящий взгляд, растаяла девица.

– А я рад, что ты здесь по-прежнему, – усмехнувшись, молвил капитан. – Теперь точно возьму отпуск, давно я столького не переносил…

– Даже если отдыхать не захочешь, уверена – король сам запрёт тебя в госпитале…

– Кстати о короле, сейчас же донесу все новости Артуру с Инессой. Не терпится посмотреть на реакцию второго капитана, – пребывая в счастливом неведении, упоенно толковал победитель.

– Уверена, твоя сестра будет гордиться, – покрепче стиснув капитанскую руку, успокоила Лира неосведомлённое сердце.

Люди поражали уже тем, что находили радость в простых встречах, разговорах, других людях, дорогих их душам. Не всегда имело значение, что творилось вокруг, сколько висело проблем, насколько тяжело и безысходно они чувствовали себя лишь пару минут назад. Нэогары – никогда так не смогут. Они слишком зависели от логики и материальности, чтобы переживать о подобных себе. Именно в этом убеждены были обе расы, и этим нэогары даже хвалились, но это не всегда оказалось возможным.

В этот день, насыщенный уймой событи, в Империи пострадал только имперский дворец. Все остальные места остались совершенно неизменны, поводов для радости было явно больше, чем для грусти. Но Чан, отсиживавшийся в лаборатории, был траурен, как никогда. Не горела в его цеху ни одна лампа, кроме той, что изнутри освещала колбу, хоронившую императора. Технолог избавил его от бренной одежды, оставив на виду истерзанное тело. Мальчишка пребывал в такой позе и обстановке, будто вот-вот откроет глаза, вновь оживёт и примет всё как должное, но как бы Чану этого не хотелось, такое не было возможно. Об этом и говорило его лицо – истинный портрет отчаянной безнадёги.