— Замолчи, пожалуйста, — в уголке глаза священника сверкнула слеза, первая за эти бесконечные дни.

Костёр разложили по всем правилам — поверх дров набросали охапки мокрой соломы, чтобы пламя вспыхнуло не сразу, чтобы жар увеличивался постепенно. Чтобы продлить мучения грешной души по дороге в Ад. Бьянка стояла, привязанная к столбу, щурясь от режущего глаза дневного света, такого непривычного после тьмы инквизиционных подземелий. Ведьма жадно вдыхала воздух, ловя запахи свежести и недостижимой свободы. Ужаса почему-то не было, будто он весь до капли растерялся по дороге к лобному месту, унёсся вслед за шквальным ветром. Улыбка тронула губы девушки, когда особенно сильный порыв воздуха растрепал волосы, погладил бледную кожу.

С высокого балкона ратуши слабо доносились слова приговора. За плечом Бьянки раздалось:

— Твоё последнее слово.

— Я верю в своих богов. Прости меня.

Взмах руки с балкона — факелы ткнулись в гору хвороста, солома протестующе зашипела, не желая загораться. Клубы дыма затмили от взора Бьянки ревущую в экстазе римскую толпу, но одновременно вызвали болезненный кашель, выворачивающий наизнанку истерзанные лёгкие. Пламя медленно, не спеша, расползалось по дровам. Жар стал нестерпимым, и ведьма закричала. Одновременно взбунтовавшийся ветер закружился вихрем над площадью, раздувая костёр в смертельную геенну, разбивая замыслы палачей, рассчитывавших на мучительную медленную казнь. Огонь ярко вспыхнул, унося мятежную душу нераскаявшейся колдуньи… то ли в Ад, то ли в чертоги древних богов.