Три часа в горы по пыльной дороге, во время которых я проклял и свои идиотские идеи, и кожаную куртку, в которой упарился и вспотел, как в бане, и тяжеленную секиру, чья рукоять протерла в плече настоящую дыру. И главное — зачем я попер с собой щит? С секирой щит в руки не возьмешь, да и не будут Видаррсоны нас обстреливать из луков, тем более в спину. Получалось, что я просто так тащил на себе эту круглую дуру.

Поэтому когда мы добрались до поместья братьев, я был мокрым, уставшим и злым. Особенно злым.

Сначала я хотел добром поспрашивать Видарссонов об их ошибке с пивом, посмеяться с ними, показать свою силу в дружеском поединке по глиме, намекнуть на некоторое недовольство хёвдинга. Словом, поговорить с ними по душам. Но после неприятного перехода я подошел к воротам, за которым заходились от лая собаки, со всей силы пнул створки, а когда они не распахнулись, снял с плеча секиру и вогнал ее в доску, расщепив ее пополам.

— Видарссоны, тролль вас задери! Открывайте! Гости пришли.

Я подождал немного и снова врезал, вырубив одну доску напрочь.

— Открывай! Иначе сам войду.

Со двора послышались какие-то голоса, детский писк, собаки уже хрипели от лая, но ворота так и оставались запертыми.

Я собирался ударить в третий раз, но Тулле схватил меня за плечо.

— Да отстань! Не видишь, они за воротами отсидеться решили, сволочи!

— Мужиков, поди, дома нет, — тихо сказал друг. — Время не раннее, на поля ушли, скорее всего. Или еще куда по делу.

Я заглянул в прорубленную дыру и увидел перепуганных женщин и нескольких рабов, которые схватились за вилы и топоры, чтобы защитить свой дом.

— Открывайте, — уже поспокойнее крикнул я. — Мы — сноульверы, что троллей для вас поубивали. В сеннике у вас спали.

— А чего ж с оружием пришли? Троллей вроде больше нету, — ответила женщина постарше, не выпуская из рук потрепанный серп.

— Так мы в гости, по старой памяти. Приплыли в Кривой Рог и решили к вам заглянуть. Уж больно ваше сено мягкое и пиво вкусное, — я не сдержался и последние слова уже прорычал.

Один пацаненок вскарабкался на крышу дома, взглянул на нас и заорал на весь двор:

— Я его знаю. Он топорики подбрасывал. А тот — мечи. А еще один седой. Это те самые.

Хвит усмехнулся, он привык, что все по первости принимают его за седого.

Створки ворот дрогнули, и старик-раб открыл их, впуская нас во двор. Впереди всех стояла женщина, перепуганная и взъерошенная, как курица, пряди ее волос выбились из-под серого платка, у ее ног лежал серп, но в руках было блюдо с хлебом и сыром, а позади нее девчонка еле удерживала полный кувшин.