Нам было приказано атаковать, и мы поскакали между неподвижными квадратами пехоты, гвардейцы-пехотинцы остановились и расступились, чтобы пропустить нас, а мы, весело смеясь и подбадривая друг друга, помчались к остаткам некогда славной бригады, которая всего час назад была гордостью Франции.

За все это время, если не считать эскадронов кавалерии, ни один британский полк не сдвинулся с места. Девять часов они стояли, терпеливые, упрямые и непреодолимые и сражались под непрекращающейся железной бурей, которая давным-давно рассеяла бы любое другое войско на все четыре стороны.

Но теперь долгожданный момент был уже близок. Остатки Старой гвардии вернулись на свои позиции, и Наполеон делал последнюю попытку снова поднять их. Блюхер и его пруссаки уже били с грохотом по правому французскому флангу. Над «Бель-Альянс» нависла туча французской кавалерии, и нам было приказано присоединиться к гусарской бригаде Вивиана и атаковать вместе с ними.

— Это начало конца, — рассмеялся полковник Вивиан, когда я передал ему приказ. — Герцог[48] наконец-то решил сдвинуться с места. Вперед, ребята, скоро мы уберем этих парней с дороги!

Он поскакал к фронту, и мы за ним рысью, звеня амуницией, гремя ножнами и перебрасываясь шутками. Сабля Вивиана взметнулась вверх, и долгожданные слова прозвучали четко и ясно:

— Рысью! Галопом! В атаку!

И мы ворвались в расположение французов под грохот копыт и радостные крики. Несколько мгновений это была дикая, жаркая рубка, а затем французы сломались, и после этого оставалось только сшибать их и раскалывать их черепа, как только представлялась возможность. Едва мы начали пробираться через их разгромленную толпу, как тучи, которые весь день висели над полем боя, разошлись. С запада заструилось широкое красное сияние заходящего солнца, которое осветило сцену резни и разрушения, еще более красную, чем оно само. Это было око небес, взирающее на поле Армагеддона, чтобы наблюдать славное зрелище последнего торжества порядка и свободы.

Когда засияло солнце, я оглянулся в седле на английские ряды и увидел, как волна за волной, конные и пешие идут терпеливые, храбрые солдаты, которые так стойко перенесли бремя и жар самого страшного дня в истории войны.

Наконец, сдерживающая хватка Железного герцога ослабла, и сила и рыцарство Британии торжествующими волнами ликующей отваги хлынули на разбитые, изломанные массы сбившихся в кучу французских конников и пехотинцев, которые давили друг друга в панике и горечи поражения — разбитые остатки той могучей армии, которая этим серым утром насчитывала восемьдесят тысяч человек, выстроившихся безупречным порядком, ожидая, когда Наполеон поведет их к победе, которая означала бы унижение Британии и, возможно, завоевание мира.