— Спасибо, Караколь, но ты нас утомил. Все, мертвое время!

) Переправа через центральную зону заняла еще две недели, но тела наши привыкли, и мы больше не боялись худшего. Последние три дня полноводья перед нами на линии огня виднелась скала, выступающая из воды, и мы знали, что самое трудное позади.

Снова потянулись удручающие пейзажи туманов и зарослей тростника, но теперь в них было что-то нам знакомое. Через месяц, если удача не отвернется от нас, мы будем в Шавондаси, и я снова увижу Нушку — воспоминание о ней, под этой нависающей серостью, еще проскальзывало между водой и моей кожей чем-то красным и теплым.

417

Странно, но вместо того, чтобы разобщить, смерть Карста и Свезьеста скорее сблизила нас. Никто ни на кого не возлагал ответственность за случившееся. Впервые за тридцать лет Голгот вернулся назад, чтобы помочь Каллирое. Он сделал это всего лишь дважды, но он это сделал. Я никогда не думал, что буду вставать по утрам и не видеть, как Карст ковыряется в тарелке Горста. Повсюду, где бы ни сидел Горст, рядом с ним по левую сторону теперь всегда садилась пустота, и я не мог к этому привыкнуть. Я учился. Возможно, все это нужно было, чтобы я наконец осознал то чудо, что остальные все еще здесь, двигаются, говорят, кричат что-то каждое утро. Я долго думал, что они мне дороги, что я держусь за них, но — как объяснить? — теперь я чувствовал это иначе, теперь скорее они держались во мне. Они меня населяли, они жили в моей палатке из костей и плоти. Каждый их шаг, каждое сказанное слово, каждый незначительный жест, все это наполняло мое внутреннее море, продолжало его поверхность. Сама мысль о том, что они могут умереть, придавала их существованию особый свет. После смерти Свезьеста я себе пообещал, что больше никогда не буду забывать о том, что завтра их может не стать. Последствия этой небольшой клятвы были необычайны, я с такой остротой принимал их как есть. Я нашел новую силу — силу уяснившего сознания, что опирается на шаткий парапет смерти. Я снова обрел способность восхищаться этим миром.

XI ПОМИМО И ПОСКОЛЬКУ

XI

ПОМИМО И ПОСКОЛЬКУ

< > Земля наконец стала проступать на поверхности тонкими песчаными язычками, одинокими наносными островками. Центральная бескрайняя зона была теперь позади, растительность возвращалась. Степп видел в этом знак, что берег близок, он ориентировался по наносам и плотинам. Мы продвигались вперед на ощупь, сквозь туман, в зелено-серо-коричневой мозаике болот, илистых участков, влажных прерий и солончаков, которые Степп называл шорами. Он рассказывал мне о колонизации илистых участков, разжевывал для меня понятие «займище», говорил ученые названия, рассказывал о питательных и лечебных свойствах, учил проводить связь между растениями, между растениями и средой, между растениями и животными… Что мне больше всего в нем нравилось, так это энтузиазм, его неутолимая жажда открывать все новые редкие растения или несообразную «среду обитания», которые казались ему немыслимыми для того или иного существа: иволистный дербенник в солоноватой воде, например, или солерос в пресной. «Смотри!» — кричал он и бросался в очередной торфяник, гладил торфяной мох, пробовал на вкус цветок, распуская его в лохмотья, разрывая на тонкие лепестки в своих пальцах. Он ко всему принюхивался, глотал все, что видел, он