— Оставь меня, мама! Оставь…

Уже два дня как с неба снова хлестал дождь с неописуемой силой. Выступающие из воды участки земли походили на иловые мочалки, из них сочилась вода. Небо выливало на нас воду ведрами из беспросветных туч, нас купало грозами, поливало до крови; изношенные, оледеневшие, промытые до костей, мы барахтались метр за метром под непрекращающимся водопадом, в проваливающихся торфяниках, понапрасну взывая к сухости, капли дождя били

413

по нашим телам дробью, по нашим лицам стекали борозды коды. Вчера вечером Каллироя даже не смогла развести огонь. Она все перепробовала, но трута больше не осталось, она раздосадовалась на ветрячок для трения, после чего совсем расстроилась и, редчайший случай, бросила свои попытки. Никто ее ни в чем не упрекнул, хотя мы все умирали от холода, но вчерашний провал обволакивал ее сегодня утром, как мокрое одеяло.

С тех пор как она упала в сифон, проблема была в том, что она больше не могла встать на левую ногу: у нее был перелом пятки и гематома в три сантиметра толщиной, так что она не мучилась, только когда мы плыли. Она опиралась на бамбуковые костыли, когда мы шли по проступавшим участкам суши, но под бесконечным дождем костыли проваливались в грязь, словно в топленое масло, так что она постоянно теряла равновесие и падала, а чтобы подняться, нужны были силы, которых у нее совсем не осталось. Мы помогали ей все по очереди, вернее старались, потому что были моменты, когда и у нас сдавали нервы, потому что она все тащилась со скоростью улитки и тормозила весь Пак… К тому же за шуном и ливнем и так ничего не было слышно, а если уж совсем откровенно, то иногда мне и не хотелось идти ей помогать.

x Она совсем вымоталась, она была на пределе и морально, и физически. Ее история со Свезьестом длилась уже три месяца, когда он умер. Они приноровились друг к другу и любили тайком; я была единственной, кому Каллироя доверила свой секрет. Взгляд группы был бы такой тяжелый, грузный и неотесанный, особенно со стороны Клинка… Эта история приносила ей много радости. Она наконец покончила с изнурительными и бесконечными историями с Силамфром, с Тальвегом и ястребником. В ней появилось

412

что-то более устойчивое, более спокойное, чем побуждения на одну ночь, исчезла бесконечная нехватка внимания и теплоты, которую по вечерам сплина заполнял слюной и спермой какой-нибудь Ларко. И вот теперь Свеза не стало. Никто не захотел за ним спуститься, спасти его, в этом вся правда. И она осталась одна, опустошенная, разбитая, с кратером в животе. Единственный открывавшийся для нее горизонт был оборван. И ее сломанная нога, как переломленная душа. Я ума не приложу, как могла бы ей помочь.