Отец был смешлив и незлобив, и хотя предпочитал поэта Пушкина, на Рылеева не обижался, а иногда в подпитии, и сам читал нам с Ариной про доблестного старца — размахивал саблей злого ляха, падал на пол, весь израненный, протяжно стонал и умирал за правое дело. Мы, маленькие, жались поближе к печке и друг к другу, волновались и слушали двойной стук наших одинаковых сердец, а когда отец поднимался, воскресая из мертвых, одновременно и облегченно смеялись.

Нет. Не так. Не с того, пожалуй, начала…

Когда нам с Ариной было по восемь лет, отец Николай проповедовал на сретенской службе об удивительной птице пеликане, в старых книгах называемой несытью.

«Когда вокруг лишь голод и смерть, — говорил священник, — эта прекрасная белоснежная птица совершает подвиг и чудо самоотверженной родительской любви. Клювом разрывает пеликан собственную грудь, превозмогая чудовищную боль, и питает своей плотью и кровью голодных птенцов, чтобы не прерывался род и любовь не кончалась. Так и Господь…»

Закончить проповедь отец Николай не смог — он резко замолчал, будто забыл слова, лицо его стало белее ризы, он страшно, глухо закричал и повалился вперед.

— За доктором бегите! — крикнул Клеопин, наш помещик, они с семьей тоже праздничную службу стояли. — Быстрее! Кончается!

Мы с Ариной завороженно глазели на таинство внезапной смерти, а отец Николай хрипел и выгибался у самых наших ног, пока нас не оттеснили, отодвинув к стене, с которой строго наблюдал за мучениями тезки святой угодник. Там же стоял нарядно одетый сероглазый мальчик немногим нас старше и тянул шею, чтобы получше разглядеть умирающего.

— Апоплексический удар, — сказал он нам важно. — У меня книжка есть, «Лечебник», там про все болезни написано.

— Чего это? — спросила Арина настороженно.

— Это когда в голове сосуд лопается, — охотно объяснил мальчик. — Ну, трубка с кровью. И все мозги заливает.

В воздухе резко запахло нечистотами, попадья запричитала.

— Пойдемте на улицу, — позвал мальчик.

Мы огляделись — мамы не было, наверное, за доктором побежала.

— Ему надо лед приложить побыстрее, — крикнул мальчик попадье. — Обложить всю голову.

— Михаил, жди во дворе, оттуда — ни ногой! — Клеопин обернулся к мальчишке, в глазах у него стояли слезы.

— Я тут теперь жить буду, в поместьи, — объяснил нам мальчик, когда мы ушли за церковь и уселись на бревно, на котором еще стояла жестяная кружка, из которой отец Николай пил свой последний утренний чай. — Мамай за границу уезжает, я ей там обузой буду. А отец мне сюда гувернера выписал. Ну и свежий воздух, польза всякая…